Москва – Минск. Минус 40

Фёдор Ротко

Москва – Минск. Минус 40

Усни в измерении века -

Проснешься в измерении дня.

группа АДО, «Набоб»

I

Потолок. Ещё не открыв глаз, знаю, что Вы уже здесь… Вернее, Вы никуда и не уходили. Вы всё это время бережно охраняли мой сон.

Только что я осознал странную штуку. Почти вся моя жизнь проходит перед Вами. Вы всегда остаётесь рядом, даже, когда мне глубоко наплевать вообще на всё. Даже, когда я бесцеремонно засыпаю посередине разговора с Вами. Прошу Вас, простите меня, мне, действительно, очень стыдно.

Зачем я извиняюсь перед потолком? Ну, услышит он моё сердечное «прости», и что? Вряд ли потолок расчувствуется и от неизмеримой тяжести впечатления ринется на меня, распахнув свои смертельные объятия. Пожалуй, эта была бы одна из глупейших смертей.

А если бы в газетах появилась такая история, то какой бы у неё был заголовок? Лишь бы что-нибудь цепляющее, а не глупое. К сожалению, я редко вижу хорошие заголовки. Очень жаль.

Всё-таки я поступил правильно, попросив прощения. До конца не знаю почему, но по-другому было нельзя. Порой, я совершаю поступки, которые не могу объяснить. С чего бы это? Ответить коротко и внятно не получается. Просто я так чувствую. Будто бы слышу в пространстве вдохновляющий шёпот и выполняю незримую волю.

Дорогой потолок, признайтесь, я ведь у Вас не первый? Как давно Вы тут? Будет смешно и горько, если я вдруг исчезну, а Вы так и не промолвите ни единого слова со мной. Молчите? Обидно! А, впрочем, как Вам угодно.

Повсюду темнота. Фонарь с улицы «любезно» дарит мне капельки своего света. Однако, этот свет настолько слаб, что я практически не замечаю его присутствия. Фонарь, как будто, говорит: «Конечно же, я здесь не для вас, но, раз уж тут стою, то так и быть, посвечу вам». И какому чудаку пришло в голову заменить моё любимое солнышко таким невоспитанным фонарём?!

Признаюсь, мне очень трудно привыкать к тому, что зимой дни становятся короче. Я постоянно поглядываю на часы, чтобы пришпилить себя в пространстве их стрелками. И всё равно вечно куда-то опаздываю. Да, да! Обязательно опаздываю, как бы сильно не спешил. Всегда.

– Стас, вставай! Уже почти семь утра. Сейчас прозвенит будильник.

– Да, мам. Иду.

Как же тяжело подыматься с кровати. Мне кажется, что каждую ночь между ею и мной происходит настоящая драма. По вечерам мы минут по десять, а то и по полчаса, пытаемся привыкнуть друг к другу. Я долго ворочаюсь, а кровать даже и не думает становится ко мне мягче. И, всё-таки, в какой-то момент этот рубеж преодолевается мною. Всё, неловкость позабыта, и мы всецело погружены друг в друга.

Вдвоём мы становимся настолько счастливыми, что совершенно забываем о времени. Эта идиллия могла бы продолжаться вечно, если бы не будильник.

Каждое утро с ним случается этот припадок, когда он начинает, что есть мочи, вопить на нас. И мне становится жалко его всей душой. Ну почему так происходит? Бесменный часовой, он тайно завидует нашему блаженству. Бедный, как он страдает…

Со всех ног бегу его успокаивать, оставляя счастливые грёзы за спиной. Кровать оказывается совсем одна. Чтобы как-то загладить свою вину, бережно её заправляю. Вечером придётся начинать всё сначала.

– Стас, что ты такой вялый? Нельзя же по десять минут застилать постель. Ускорься. – в комнату снова зашла мама.

– Давай в темпе. Бутерброды на тарелке. И они уже кончаются – из кухни раздаётся звучный голос отца. А это серьёзный аргумент! Ускоряюсь.

В тарелке на кухонном столе действительно лежат бутерброды с колбасой, а в кружке налит дымящийся чай. Челюсти двигаются сами собой, а все мысли о недавнем расставании с кроватью: до сих пор пребываю в некотором шоке.

Пора встряхнуться! Дожевав в спешке, натягиваю джинсы. Теперь носки. Футболка и свитер проходят тот же обряд.

Остаётся моё самое любимое – шнурки на ботинках. Признаюсь, я был бы готов завязывать их целую вечность. Мне нравится, как судьбы двух гибких хвостиков переплетаются между собой и создают красивый бантик.

Но красота –это не главное, вопрос в том, насколько прочен окажется их союз. Не убежит ли один из них при первом же соприкосновении подошвы с асфальтом? Не размякнет ли второй от сырости на улице? Как знать. Увидим.

Порой чувствую, что от моей погружённости в раздумья зависит благополучие всего мира. Но вкусить всю прелесть своих размышлений мне не даёт мама. Она снова торопит. Ладно, додумаю по дороге. По крайней мере, попытаюсь.

II

Выхожу из подъезда туда, где морозные воздушные поцелуи обжигают лицо. Здесь правит бал Ветер. Прячу нос глубоко в тёплый шарф… Поздно. Он весь горит, будучи не в силах примириться с колючей розой западных ветров. Дуйте себе, пожалуйста, где-нибудь в родных краях. И для чего только вы сюда явились ко мне приставать?

Оглядываюсь по сторонам: вокруг никого. Возникает стойкое ощущение, что я остался единственным человеком на планете. Это слегка угнетает… Нет. Прочь такие мысли. Сейчас дойду до поворота и увижу лица людей. Как же это согревает и манит.

Например, мало кто любит очереди. А я, встав в любую из них, всякий раз радуюсь, что оказался одним из многих. И пускай у каждого свои мысли и заботы, пускай многие даже не подозревают о моём существовании, я не в обиде. Даже если, они замечают лишь светло-зелёный пуховик, бегло удивляются его яркому цвету и вновь исчезают в своих телефонах. Оно и понятно, в этой маленькой коробочке есть много такого, что не оставишь без присмотра. Вся жизнь.

И потому многим в очереди вообще безразлично, какие вокруг пуховики и куртки. Они лишь пересчитывают их и радуются, когда получившееся число постепенно тает. А я так не могу.

Как можно жить, не глядя по сторонам! Вот сейчас, например, меня окружают Хрущёвки. Их смиренный и безучастный взгляд устремлён куда-то в даль. «Что вы там высматриваете? Зачем вообще вы здесь собрались?».

По голым серым стенам нещадно лупит ветер, их студит мороз, но они не стонут. Хотя, чему удивляться? На глазах этих Ветеранов выросла, окрепла и ушла в небытие огромная империя. Только они не покинули своих родных фундаментов, оставшись верны людям, которые ими дорожили.

В этом году, по их ветхим трубам горячая вода потекла позже. Однако, они не ноют и окружающую действительность не клянут, продолжая усердно выполнять свой долг. Им безразлично, что происходит вокруг. Хрущёвки будут впускать и выпускать своих жильцов, пока не придёт их время раствориться в Вечности. Мне думается, нам есть чему поучиться у Хрущёвок.

Жадно вглядываюсь прямо в их «окна-глаза». И вижу, как неожиданно погас и вновь зажёгся бледно-жёлтый свет во втором этаже. Уверен, что это знак. Причём, обязательно добрый. Дом подмигнул мне. Точно!

Только сейчас я заметил, что на соседнем окне висит зелёная гирлянда. Люди готовятся к Новому году. Мне нравятся подобные игриво сияющие украшения.

Огоньки гирлянд заметно поднимают настроение. Наверняка, существуют какие-нибудь мотыльки, которых мы не видим. Они слетаются на искрящийся свет и приносят удачу хозяевам дома. А может быть это и не мотыльки. Кто знает? По крайней мере, мне этот образ многое говорит.

Выхожу к дороге. Туда-сюда снуют огоньки фар. Загорелся красный, и передо мной остановилась ухоженная машинка. Уже не первый раз её тут встречаю. Ангел хранитель мой, Вы ли это? Или причудливый образ Ваш лишь порождение моего праздного ума?

Пробую внимательней разглядеть мою знакомую, а ещё лучше её пассажира. Спросить бы его: «А для чего я родился-то в итоге?».

Я уже почти разомкнул обветренные губы, но неожиданно между нами возник другой автомобиль. Противная ухмылка грузовика перечеркнула всю мистику минуты. Почему он удостоил меня именно такой физиономией? Надо подумать…

Похоже, водитель кормит свою машину очень плохим бензином. Вот у автомобиля теперь и несварение. Дворники нервически бьются в разные стороны. Шины напряглись и вот-вот лопнут от нагрузки. Конечно же, при таких мучениях он и сам себе противен. Мученик.