Мои турецкие ночи

-- В аду тебя спросят, за что убил женщину Алихана, -- уверенно возражаю ему я, в душе обмирая, как пучок укропа. И делаю ещё несколько медленных шагов.

-- Ты… Стой, стой, сумасшедшая! – Ружьё трясется ещё сильнее и мне хочется зажмуриться, но я медленно продвигаюсь вперёд, пока не оказываюсь на расстоянии шага от дула ружья. – Старик с усилием сглатывает и, помедлив секунд пять, опускает оружие. Я берусь за ручку ворот и тяну на себя. Войдя во двор, я вижу сбоку, под навесом, БМВ Алихана.

-- Куда дальше? – спрашиваю я.

Старик машет подбородком в сторону, и я вижу протоптанную тропинку, уходящую вдоль горы.

-- Всё время вверх, не потеряешься, -- поясняет он.

И тут раздаётся выстрел.

Глава сорок восьмая

Эхо выстрела разносится по горам. Дед растерянно смотрит назад и вверх. Воспользовавшись заминкой, во двор врывается Давут и, выхватив ружьё из скрюченных артритом рук, мгновенно разбирает его, вытряхивая патроны.

-- Простишь ли ты себе то, что из-за твоего упрямства погиб мой брат? – тихо, еле сдерживаясь, спрашивает у старика парень.

-- Господи, внук Сабри не должен умереть! – причитает дед.

Давут бросается по тропинке, я за ним, но старик молит остановиться:

-- Так вам долго бежать! Быстрее поехать на квадроцикле!

Пыхтя и задыхаясь, он открывает двери сарая, стоящего неподалёку.

-- Иди сюда, парень, помоги! – кричит он, отцепляя повозку-прицеп от четырёхколёсного мотоцикла. – Умеешь на таком ездить?

Давут цыкает и отодвигает деда. Отщёлкнув замок прицепа, парень вскакивает на сиденье, пару секунд изучает механизм и поворачивает ключ зажигания. Задвинув свою сумку за спину, я сажусь позади него и накрепко обвиваю руками. Мотор чихает и начинает ровное тарахтение. Младший Османоулу крутит ручкой, квадроцикл выезжает из сарая.

Аккуратно вырулив на тропинку, где колея идеально совпадает с шириной колёс нашего транспорта, Давут прибавляет скорость, и мы резво дёргаемся вперёд под приличным углом вверх. Дорожка огибает гору серпантином, всё время забирая вправо. Она такая узкая, что, спускайся нам навстречу другой квадроцикл, мы не сможем разъехаться. Чем выше поднимаемся, тем страшнее мне смотреть налево – пропасть под нами становится всё глубже. Через пять минут этого экстремального подъёма раздаётся ещё один выстрел. Значит, Алихан жив? Давут прибавляет скорости, и мы несёмся быстрее. Я закрываю глаза и прижимаюсь лицом к широкой спине парня, с трудом сдерживая рвотные позывы.

Вскоре дорожка становится всё более пологой, и мы выезжаем на почти ровную площадку. Давут глушит квадроцикл, соскакивает с него и помогает слезть мне. Прямо перед нами маленький бревенчатый домик и мы несёмся к нему. Парень распахивает дверь, я вваливаюсь внутрь первая. В единственной комнате – никого.

-- Брат?! – кричит на всякий случай Давут.

Новый выстрел. Мы одновременно оборачиваемся и бежим на звук. За хижиной вверх по горе вьётся ещё одна тропинка – совсем узкая, протоптанная человеком. Бросаемся туда. По дороге я спохватываюсь и скидываю с себя мешающую сумку.

Наклон дорожки то поднимается под углом сорок пять градусов, то почти равен нулю. Я мельком замечаю, что деревья сплошь культурные, ухоженные.

Вскоре мы выбегаем на плоскую площадку, большую часть которой занимает вырытый в земле бассейн. Толстая синяя плёнка, устилающая дно, не даёт воде впитываться в почву. Со всех сторон водоём окружён деревьями, которые создают над ним естественный навес. Густой кустарник усыпан какими-то красными ягодами.

Новый выстрел, совсем рядом.

Давут предостерегающе выставляет передо мной руку и теперь идёт очень медленно. Он прижимает палец к губам, требуя соблюдать тишину. Стараясь не наступать на опавшие листья и осыпавшиеся спелые грецкие орехи, мы выбираемся на прогалину за деревьями.

Там, на открытой площадке на вершине горы, на расстоянии в пятнадцать метров спиной к нам стоит Али. Левой рукой он держит бутылку с каким-то алкоголем, правой – пистолет. На небольшом отдалении перед ним – ряд консервных банок, по которым он, видимо, палил всё это время. Алихан как раз прицеливается и выстреливает еще раз. Делает хороший глоток своего пойла и снова заносит пистолет – только теперь к собственному виску!

Я зажимаю рот руками. Кричать или нет? Вдруг напугаю, и у него дёрнется палец? Сердце бьётся у самого горла, дыхание вырывается хриплыми толчками.

-- Али?! – шёпотом. – Али?! – делаю шаг вперёд и наступаю на созревший грецкий орех, который раскалывается с оглушительным треском. Меня сковывает оцепенение. Неужели?!

Алихан напрягается и замирает. Он медленно отводит руку с пистолетом в сторону и заторможенно поворачивает голову к нам. Увидев наши замершие фигуры, разворачивается всем телом. Зажмуривается, трясёт головой. Поднимает руку с пистолетом и вытирает лицо предплечьем.

Я обнаруживаю себя уже преодолевшей половину пути до него. Али тоже делает шаг, другой навстречу. Он неуверенно улыбается и часто моргает.

Подлетев к Малахитовым глазам, я обхватываю его и прижимаюсь всем телом. Меня тоже обнимают руки, я слышу звон стекла. Али на секунду разнимает объятие, зашвыривает подальше бутылку и пистолет, и снова сжимает меня.

Я не могу сдержать горестный стон, ощущая, как его ладони беспокойно ощупывают мои плечи, спину, проходят вверх-вниз по бокам. Наконец, Алихан немного отодвигает мою голову от себя, заглядывает в глаза.

— Это ты?! – спрашивает он хмурясь. Я замечаю, какие глубокие тени залегли под его глазами. Скулы заострились, подбородок и щёки покрывает густая щетина, волосы отросли и чёлка уже закрывает брови. Внезапно я начинаю ощущать, как выпирают его рёбра под моими руками, как тяжело он дышит и шумно сглатывает.

-- Когда ты ел в последний раз? – спрашиваю я.

— Это ты! Это не сон! – провозглашает Али, поднимая брови и начиная смеяться. Через несколько секунд смех сменяется рыданием, которое рвётся из него, несмотря на попытки подавить слёзы.

Я снова прижимаюсь к Алихану, всем телом ощущая рвущие любимого спазмы. Он утыкается носом в мои волосы и дышит их запахом; я тоже, как кошка, трусь лицом о его грудь, впитывая ароматы пота и травы.

Наконец, мы прерываем объятие. Не отводя от меня взгляда, Али берет мою ладонь и тянет к тропинке. Мимо нас проносится Давут, разыскивает в траве пистолет с бутылкой, ставит оружие на предохранитель и поворачивает назад. На бегу стукает брата по плечу и скачет, не оборачиваясь, впереди.

По пути к домику отыскиваю сброшенную в траву сумку. Мы идём довольно быстро, но резвый Давут уже у дома, и даже не запыхался. Все вместе мы входим в низенький проём, под которым братьям нужно пригибаться, чтобы не стукнуться.

Я окидываю домик внимательным взглядом. Здесь одна комната – она же спальня, она же кухня. В углу стоит на деревянном верстаке двухконфорочная газовая плита. Шланг выведен из дома прямо через дырку в стене. Рядом деревянный ларь на ножках, печка и деревянный же стол. Холодильника нигде не видно.

Напротив – узкий топчан с периной, накрытый традиционными турецкими стёгаными одеялами. В стене рядом с выходом ещё одна дверь.

Везде валяются пустые бутылки из-под алкоголя, возле кровати на полу стоит пепельница, полная окурков, а вот еды я нигде не вижу.

-- Чем ты питался? – грозно спрашиваю я Алихана.

-- Дед привозил мне вчера долму. Но я не смог её съесть, -- пожимает плечами Али.

--Брат, поехали домой. Садись с невесткой на квадроцикл, я пойду за вами, -- подаёт голос Давут.

Алихан закрывает глаза и крепче сжимает мою руку.

-- Не хочу возвращаться в город. Мне там плохо, я там весь на виду.

Я вспоминаю фото, сделанные папарацци и начинаю испытывать стыд, что и я разглядывала их, будто становясь одной из его преследователей, как под микроскопом рассматривая безумие и отчаяние Али.