Мои турецкие ночи

Давут громко возражает коту и, забрав с машины наконец приготовившийся кофе, ставит передо мной кружку. Сам садится напротив, и принимается потягивать свой напиток, искоса бросая на меня взгляды. Алихан тоже пьёт кофе, опершись задом на чёрную гранитную столешницу модерново выглядящей встроенной кухни.

У меня нет аппетита, но Давут, увидев, что я не притрагиваюсь к еде, упорно сдвигает ко мне нарезанный кубиками сыр, оливки, овощи и свежие слоёные пироги со шпинатом, творожным сыром, картошкой.

-- Братец ради тебя ездил утром к открытию пекарни, уважь его, -- ухмыляется Алихан.

Давут вспыхивает, краска заливает его уши, он не решается поднять на меня глаза. Присмотревшись внимательнее, я понимаю, что ему вряд ли сильно больше двадцати – двадцати двух лет.

-- Вы живёте вместе? – спрашиваю я, выбирая кусочек поменьше.

-- Когда в Стамбуле, то ночует у меня, хотя отец в прошлом году подарил ему собственные апартаменты на двадцать второй день рождения.

Давут умоляюще смотрит на Алихана.

-- Мать сказала присматривать за тобой, брат. Может, тебе будет нужна моя помощь.

Малахитовые глаза подходит к парню и ерошит тому волосы.

-- Я ценю это, малыш. Айше никогда не делила нас на родного и пасынка. Постараюсь съездить к ней, поцеловать её руки.

Вспоминаю, как читала в интернете, что родители Алихана развелись. Значит, его воспитала мачеха.

-- А сколько вас детей в семье? – Спрашиваю я.

-- Я старший, -- отвечает Али. – Когда мне было восемь, родилась наша сестра Зейнеп. Самый младший и сладкий – Давут.

Парень уже не знает, куда спрятаться от смущения. Не читай я, из какой они семьи, ни за что не догадалась бы, что передо мной сейчас наследники одного из самых могущественных кланов в Турции.

-- Ну всё, детки. Я поехал на съёмки. Слава богу, осталась всего ничего. Ведите себя хорошо.

Алихан проводит рукой по моим волосам и показывает пальцем на Давута.

-- Под твоей охраной, братец. – Он идёт собираться и кот увязывается за ним, громко жалуясь на жизнь.

Когда мы остаёмся одни в доме, я медленно поднимаюсь с места.

-- В спальню? – спрашивает Давут, тоже подскакивая.

-- А можно в зал? Не хочу лежать.

-- Могу отвести в сад, -- предлагает парень.

-- У вас есть сад?

Давут быстро кивает, поднимая брови, помогает мне пройти в зал, распахивает террасную дверь на улицу и, поймав пытающегося улизнуть кота, впихивает его назад. У меня перехватывает дыхание от увиденного. Прямо из квартиры мы выходим на мягкую изумрудную травку, которая приятно щекочет ступни. По бокам сад окружает высокая живая изгородь из аккуратно подстриженных кустов самшита. Вдоль неё высажены цветники, которые на благодатной почве выдают всё буйство красок. Тень и защиту от чужого глаза сверху дарят невысокие деревья с раскидистыми кронами. Но самое важное – прямо напротив выхода из террасы, за высокой витой калиткой плещется… море!

Я вцепляюсь в Давута и тащу его туда. Подхватив из висящей на стене корзинки ключи парень покорно идёт со мной. Отперев дверь, мы выходим наружу. Прямо от сада Алихана в воду ведёт широкая деревянная пристань. Чуть поодаль справа и слева от садиков соседей идут такие же. Кое-где пришвартованы белоснежные яхты. Ноги сами собой двигаются по деревянным мосткам. В конце дорожки я замираю и, сложив руку козырьком, оглядываю воду. Давут хлопает меня по здоровому плечу и показывает куда-то в сторону. Сначала я не вижу ничего, кроме бликов. Но потом! На расстоянии примерно двадцати метров от нас над волнами показывается серо-голубой гладкий горб, выпускает фонтанчик и скрывается обратно. Через полминуты рядом появляется ещё одно блестящее тельце и, сверкнув спинкой, ныряет назад. Я лихорадочно ищу глазами и вижу бутылкообразную морду дельфина, высунувшуюся из воды. Чёрный зрачок посматривает на меня искоса, рот открывается, и я вижу полную пасть острых зубов.

-- Он тебе улыбнулся! – смеётся Давут.

Я не знаю, можно ли любить этот город ещё сильнее.

Глава двадцать четвертая

-- Они тут часто играют, ещё увидишь, -- говорит Давут и тянет назад. В саду он усаживает меня в большие садовые качели и подкладывает подушки под локоть так, что я могу отстегнуть подвязку, фиксирующую левую руку. Сбегав в дом, парень приносит мне обезболивающее и широкополую соломенную шляпу.

-- Это Мерьем, матери Алихана, -- поясняет Давут.

-- Она тут бывает? – спрашиваю я.

-- Останавливается всегда, когда приезжает в Стамбул читать лекции. Преподаёт французскую литературу в измирском университете.

-- А почему они развелись с вашим отцом? – задаю я вопрос и тут же жалею об этом. Зачем суёшь нос не в своё дело, Снега!

Но Давут так не думает.

-- Ей было тяжело. Мерьем выросла в семье университетских преподавателей-алевитов, и мои тётушки унижали её за это.

-- Алевиты? Кто это?

Давут чешет в затылке.

-- Мы не считаем их настоящими мусульманами. Они чтят имама Али, отрицают намаз, не соблюдают пост в рамазан, не видят греха в распивании вина и считают равными мужчин и женщин.

-- Подожди, подожди, -- говорю я, -- а что в этом плохого?

Парень присаживается передо мной на траву и пожимает плечами.

-- Я не вижу ничего плохого. Мы с братом не считаем женщин людьми второго сорта, не читаем намаз, хотя и постимся в священный месяц раз в году. Наверное, семья отца не приняла Мерьем потому, что она совсем другая. Она всегда смеётся, у неё голубые глаза и раньше она была блондинкой, как ты. А мы все – как я, -- парень показывает на свои тёмные волосы.

Ой-ой, не матушку ли я напоминаю Алихану? Это как-то странно.

-- Все мои тётушки очень серьёзные, не любят веселья и умеют только ругаться, да гонять служанок наводить чистоту по домам целыми днями, -- продолжает Давут. – И они обвиняли мать Алихана в том, что из-за неё чуть не началась кровная вражда. Хотя это отец влюбился, когда учился в университете и женился против воли родни.

Я неловко дёргаюсь при упоминании кровной вражды.

-- Отец должен был жениться на моей матери по договорённости кланов ещё до их рождения. Мы ведь с Востока, из провинции Ван на границе с Ираком. Там до сих пор хватаются за оружие при любом конфликте. Когда в семью попала Мерьем, деду пришлось отдать много земель и денег, чтобы не началась резня. Из-за этого он и невзлюбил невестку.

-- Поэтому они развелись с твоим отцом? – уточняю я.

-- Тётушки говорят, что она вела себя так, будто считала себя лучше всех. Не хотела покрывать волосы, читала книги, слушала иностранную музыку, любила театр, мечтала продолжить учиться в университете, и сама назвала наследника клана Алиханом, а не отдала эту честь моему деду.

-- Вот это да, какая «нехорошая» женщина, хотела развиваться, и сама дала имя ребёнку, которого выносила и родила, -- горько усмехаюсь я.

-- Тебе не понять, -- вздыхает Давут. – Когда Мерьем решила вернуться в Измир, она хотела забрать сына, но отец с дедом не дали. Мама говорит, мать Алихана приходила каждый день и стояла за забором особняка, но её отгоняли охранники с автоматами. Отец поклялся, что она никогда не увидит своего ребёнка.

Я вспоминаю статью из таблоида. Родители Малахитовых глаз развелись, когда ему было три.

-- А когда твоя мама начала воспитывать Алихана? – спрашиваю я со сжимающимся сердцем.

-- После развода с первой женой отец ждал четыре года до маминого восемнадцатилетия. Брату было семь. Если подумать, она ему больше сестра, чем мачеха.

Я закрываю лицо здоровой рукой. Если до этого мне казалось, что Давут рассказывает про события из позапрошлого века, то сейчас это больше смахивает на Средневековье.

-- Подожди, так кто занимался братом до того, как твоя мать вышла за вашего отца?

Парень пожимает плечами.