Дьявол ночи

Глава 3

Белый город. Город тысячи дворцов. Город тысячи тайн. Город тысячи сказок и легенд. Город, видевший гибель и возрождение целого света. Город, видевший рассветы и закаты цивилизаций, империй и народов. В незапамятные времена ныне мертвые древние боги возвели Белый город на берегу Ам-Альбаар в заливе Балур-калидж и привели сюда древних яльмаллей. Из Белого города яльмалли отправляли свои торговые и военные корабли, покоряли дикие народы и основывали колонии на дальних берегах, объявляя себя владыками Ам-Альбаар. Но яльмалли исчезли, не сумев одолеть илоев в затянувшейся на века борьбе за господство над морем, исчезли их боги, а Белый город остался. Богатейший город Первой империи, протянувшейся от сурового снежного севера Ла-Арди до жарких пустынь Гу-Туни. Любимый город императора Гая Мартелла Агрии. Город, воспетый илойскими поэтами. Город мира и процветания в разрываемой на части, умирающей под ударами безжалостных орд свирепого Менниша империи. Столица илоидской Этелы, не прекращающей войны за илойское наследство с варварской Ландрией. Столица молодого халифата Альмукадов, под темно-синими саабиннскими знаменами отбивших святые земли Рахарарум и Араму у несущих язычникам каритатис ваарианнства пламенных рыцарей. Осуществленная мечта всей жизни Ландрийского Льва Сигизмунда Шестого. Долгожданный приз Мекметдинов, заливающих Этелу пурпуром из сердца Сель-Джаар. Город-ключ. Город-замо́к. Город, в котором можно купить товары со всего мира. Город, что дороже Садимовой казны.

Шамсит, на шпилях дворцов которого величественно реют пурпурные знамена золотого солнца Альджара, победившего триязыкое пламя Единого.

Тарак-Мутаби, некогда символ мощи Альмукадов, древняя неприступная белая крепость надежно хранила Шамсит от посягательств с моря не одно столетие ровно до тех пор, пока в Балур-калидж не вошли корабли Сигизмунда Гольденштерна, оснащенные мощными, дальнобойными пороховыми орудиями. Имперский флот сокрушил старые стены, войска кайзера-завоевателя захватили и разграбили богатый Белый город, и больше века над перестроенной Тарак-Мутаби реяли золотой и алый львы Империи. Пока двенадцать лет назад из песков Сель-Джаар в Шамсит не пришли Мекметдины, окончательно вытеснившие ландрийцев из Этелы раз и навсегда. Яфар-Мурад, султан-освободитель, исправно учившийся у врага, непримиримый противник старого, не пожелал, чтобы древняя Тарак-Мутаби олицетворяла мощь его необъятной империи, и повелел заложить новую крепость, Ядид-Калеат, согласно всем современным фортификационным законам строительства. Крепость достроили через четыре года после его смерти, уже при его сыне, Сулейман-Яфаре, султане-реформаторе, прозванном челядью за глаза «Ландрийцем». При нем же Тарак-Мутаби стала тюрьмой для политических заключенных и вместо былой славы защитницы Шамсита снискала себе мрачную и зловещую славу страшного узилища для неугодных султану, из которого только два выхода: либо вперед ногами, либо вниз с четырехсотфутовой высоты на скалы, омываемые Ам-Альбаар.

— Ненавижу тюрьмы, — поежился Гаспар, оценивая высоту белокаменной крепости в лучах вечернего солнца.

Жозефина оторвалась от созерцания оживленного порта далеко внизу, куда вели широкие ступени, вырубленные в тверди крутой скалы, выжженной беспощадным этельским солнцем и истерзанной эрозией. Она окинула взглядом высокие белые стены с зубцами, видимые ей три башни с куполообразными крышами, узкие решетчатые окна-бойницы, огромные крепкие, надежные ворота и пологий спуск, ведущий от тюрьмы к прилегающей мощеной улице, по которой прохаживались вечерние прохожие.

— Ничего особенного, — улыбнулась Жозефина. — Тюрьма как тюрьма. Только белая.

— Ты явно не видела Турм, — мрачно проговорил тьердемондец. — Тоже ничего особенного, пока внутри не окажешься. И поверь, тебе бы этого не хотелось.

— А что мне там делать? — беззаботно пожала плечами Графиня. — Я же дура, в башке одни потрахушки и безделушки, а дура и Турм — вещи несовместимые.

Они стояли под пыльным тряпичным навесом у стены какой-то лавки, из которой тянуло фруктами. Лавка была закрыта — хозяин уже свернул всю дневную торговлю и ушел на вечерний намаз. Чародейка привычно обнимала Гаспара за талию, тот ее — неловко за плечи. Хоть он и держался на ногах крепко и уверял, что в полном порядке, его приступы в последнее время становились все чаще. Жозефина подумывала, что Гаспар не далек от дня, когда для глушения боли перейдет на олт, а это уже совсем дрянное дело. К тому же, ей не хотелось, чтобы дорогой и модный сюртук извалялся в пыли — она любила красиво одетых мужчин.

Говорили между собой по-тьердемондски. Жозефина любила этот язык, и владела им как вторым родным, хотя за долгую и усердную практику так и не избавилась от менншинского акцента полностью. Он был почти не заметен и на него никто не обращал внимания, если только не сравнивать с чистым лондюнором Гаспара. И, откровенно говоря, она завидовала ему и злилась за страшный удар по самолюбию.

— Объясни, зачем тебе этот свидетель?

— Он видел убийцу, — задумчиво сказал Гаспар, присматриваясь к мрачным решетчатым бойницам на стене южной башни — ближайшей к ним. — Кроме того, магистр сказал, что он был приближенным Финстера, а значит, может знать кое-что о его революционных делах.

— А еще наш любезный магистр сказал, что свидетель невменяем, — Жозефина скривила сочные губки в усмешке. — Сомневаюсь, что мы многого от него добьемся.

— Да пусть хоть себе язык отрежет, — самоуверенно заявил Гаспар. — Для меня не проблема вытянуть все, что он знает.

Жозефина подняла голову, сверкнула бирюзой сощуренных, ярко сияющих в тени накинутого на голову платка глаз.

— Для меня проблема, — холодно проговорила она. — Мне уже надоело играть с тобой в сестру милосердия и сидеть у кроватки, гадая, выживешь на этот раз или нет.

— Не думал, что ты так за меня переживаешь, — ухмыльнулся Напье.