Страница 4 из 136
Он поговорил с друзьями, с друзьями друзей, и те вывели его на группу людей, разделяющих его взгляды. Какое-то время все это было не больше чем баловством, игрой, которая будоражила молодую кровь и давала чувство причастности к чему-то тайному, запрещенному, этакой исключительности… как будто есть только ты, твои единомышленники и целый прогнивший, погрязший в несправедливости мир, который вам противостоит. Да что я говорю, ты лучше меня должен понимать, что испытывал мой друг.
А потом внезапно забавы и баловство кончились. Моего приятеля втянуло в водоворот подковерных интриг и заговоров, а вылилось это в неприятный… инцидент на одном из Собраний Ложи, когда двенадцать магистров обвинили в заговоре против императора. Пролилась кровь. Много крови родных и близких моего друга, а самому ему пришлось бежать далеко от дома, через полстраны. Зато он оказался среди великих людей, стоявших у истоков великих идей, за которые стоит бороться до победы или смерти, за которые можно покрасить весь белый свет красным, если потребуется. И мой друг преисполнился решимости бороться до последнего издыхания.
Однако вскоре случилось то, что частенько происходит с великими идеями, когда вдруг выясняется, что от ораторов, проповедующих их, требуется нечто большее, чем просто вдохновляющие пламенные речи. Когда самим ораторам приходится вступить в вооруженную борьбу и личным примером продемонстрировать готовность к самопожертвованию. Тогда-то вдруг оказывается, что идеи не такие и великие, а кроется за ними не благо для всех, а только для небольшой прослойки, которая вовсе и не планировала ломать систему, искоренять несправедливость. Ей хотелось всего-то изменить кое-что, с чем она была не согласна, подвинуть тех, кто ее не устраивал, и занять их места. Когда за это умирают другие — это прекрасно. А когда приходится самому — не так прекрасно. Внезапно ораторы приходят к мысли, что нужно уметь договариваться, находить компромиссы, заключать сделки, идти на сотрудничество, приспосабливаться, наконец. Ведь даже самая гнилая система, при которой ты жив, лучше самой идеальной, до которой ты не доживешь.
Мой друг не успел разочароваться в великих идеях. Не увидел, как дело, за которое он боролся, безнадежно проиграло. Как одни великие люди позорно бежали, наплевав на великие идеи, а другие — с готовностью сдали бывших соратников и сподвижников, лишь бы вымолить себе прощение.
Он умер за великие идеи, как последний дурак, — заключил Манфред, неотрывно глядя мальчишке в глаза. — Потому что рядом не оказалось никого, кто испытывал бы жалость к дуракам.
Повисла напряженная тишина. Было почти слышно, как голове недавнего студента, бросившего университет и пошедшего за идеей, что можно сделать жизнь лучше, если только устранить всех, кто этому мешает, ворочаются тяжелые мысли.
— Хорошо, я вшё шкажу, — нарушил молчание преступник и шмыгнул носом. — Но я жнаю немного.
Манфред потеребил кончик бороды и глянул на недовольного карлика.
— Немного, но гораздо больше нас, — сказал чародей, облокачиваясь о стол. — Внимательно тебя слушаем и запоминаем. Верно, Максим?