Сжигая запреты

Первому подонку было тридцать семь. Как я понял из того, что рассказали Орос и сама Марина, именно он рвал на ней одежду, лапал и пытался пристроить свой гнилой обрубок. Два других ублюдка помогали хрупкую девчонку держать, потешались и ждали своей очереди. Они были значительно младше первого – двадцати четырех и девятнадцати лет от роду. Все трое непрямые родственники. И жили все твари в одном замызганном доме, который официально находился за чертой Одессы, но был очень близко к ней расположен – у не самых живописных берегов Куяльницкого лимана.

Въезжаю в поселок, когда солнце уже прячется за горизонтом, и территорию окутывает темнота. Скатываюсь тихим ходом в зону отдыха и рыбалки. Глушу мотор. Не давая себе времени на раздумья, выбираюсь из салона и направляюсь в сторону нужной улочки пешком. Иду с пустыми руками. Ничего с собой нет. Потому как я намереваюсь не просто убить их, а заставить страдать. Страдать очень-очень долго.

Я не палач. У меня никогда не возникало серьезных проблем с агрессией. Но сейчас… Я чувствую себя изрешеченной мышечной массой, в которой перефигачили все нервные окончания. Связь с мозгом и другими важными органами утрачена. Остались лишь инстинкты. Мелкие нейроны трещат и закорачивают, взывая мое тело к жестокому сражению.

Во время своих первых паломничеств в Тибет, помимо важных духовных знаний, я овладел одним из самых опасных боевых искусств. Тогда это требовалось, чтобы пустить в расход часть бешеной внешней энергии и сберечь ценную внутреннюю. Я никогда не использовал эти умения в драках, потому что это вроде как нечестно. Да и, по правде, никогда прежде ни желания, ни необходимости в этом не возникало.

Сейчас же… Я понимаю, зачем и к кому направляюсь. Поставлены конкретные цели, и я намерен достигнуть их любым путем.

На территорию двора попадаю абсолютно свободно. Просто перемахиваю ржавый двухметровый забор и, замедляясь, крадусь в дом. Свет горит в трех из пяти окон. Одно из них распахнуто настежь. Я останавливаюсь и прижимаюсь к стене. Блокирую прорыв каких-либо случайных эмоций, когда прямо надо мной разлетаются приглушенные голоса.

– От девчонки пора избавляться, – рубит сухо, как я догадываюсь, главный.

– Каким, блядь, образом? – расходится взвинченным тоном один из тех, который младше. – Я не хочу ее убивать… Мне прошлая с месяц снилась… Не меньше!

– Ты дурной? Ебать ее во все щели по первому позыву хотел, а убивать – нет? Может, отпустить еще предложишь?

– Зачем отпускать? Пусть будет у нас... Кому мешает? Привязана же, закрыта…

– Нет, ты точно тупорылый, – злится старшая гнида. – Оставлять ее надолго опасно. Могут искать.

– Тогда… Сам ее убирай… Я больше не буду… Мне не нужно…

Звонкий, будто пощечина, шлепок. Короткий вскрик. Всхлипывания с икотой.

Я резко вдыхаю. Остаюсь неподвижным, пока не догоняю, что рыдает тот же пацан. После этого медленно скольжу вдоль стены дальше.

Из глубины темноты выбегает ротвейлер. Оглушая двор глухим затяжным лаем, рвется с цепи.

– Иди, посмотри, что там, – рявкает главный.

– Почему я?

– Пошел, блядь!

И голоса стихают.

Мне приходится ускориться, чтобы успеть занять выгодную позицию, прежде чем откроется входная дверь. Когда же она распахивается, только одна босая ступня сопливого ублюдка перемахивает порог, так он в воздухе и зависает. Прижимая к себе спиной, быстро воздействую сразу на несколько точек на его теле, чтобы он отключился. Пара секунд, и я осторожно, чтобы не создавать лишнего шума, опускаю мелкую тварь за дверь на дощатый пол.

Шагнув внутрь дома, закрываю замок изнутри. Вдыхая мерзкий смрад этой полуразваленной помойки, с трудом подавляю тошноту.

С правой стороны обнаруживаю счетчик самого древнего образца. Ничего не мешает мне вырубить пробки. В полной темноте валю в сторону кухни. Там меня, естественно, уже встречают. Но даже преимущество в ориентировании не служит подонкам перевесом.

Я сильнее. Я техничнее. Я злее. Я отчаяние.

Два удара, и ублюдки, которых я готовился медленно рвать на куски, тупо валятся на пол.

– Вставай, сука… – разъяренно подрываю первое попавшее под руки тело. – Вставай и борись, пидор, потому что я пришел тебя убить.

Они пытаются. Но я все равно слишком быстро превращаю их гнилые туши в месиво. Реву от досады, когда спустя какое-то время они попросту прекращают двигаться. Сам весь в крови. Чувствую ее на лице, ладонях, вся одежда ею пропитана. Умылся, но мне мало этого. Маниакально часто дышу, когда бросаюсь обратно к выходу. За шкирку ловлю очухавшегося мелкого пиздюка. Не обращая внимания на его тонкие истеричные вопли, набрасываюсь.

– Кого ты там ебать хотел? Я тебе, мразина ты больная, не только хуй живьем выдерну, но и руки с ногами от тела оторву! Голову оставлю! Уссался, что ли? Это ни хрена не поможет! Как и твои ебучие рыдания! Тебе ведь похрен было, когда она плакала?! Весело было?! Мне тоже пиздец как весело, от того что ты, сука, кровяхой своей захлебываешься!

Этого колошмачу недолго. Хочу, чтобы был в сознании, когда подтаскиваю к свету уличного фонаря. Стаскиваю мокрые портки, он уже на всю округу горланит и бьется в рыданиях, как в конвульсиях.

Я не мясник. Но в эту секунду мне реально ни хрена не жаль. Отрежу член этому, вернусь в дом и сделаю то же с двумя другими.

Не успеваю.

Когда во двор залетает группа спецподразделения, думаю, что их успели вызвать конченные мрази, которых я пришел уничтожить. Потому и сопротивляюсь до последнего, полагая, что они их от меня защищают. Странно, что меня заломать и притиснуть к земле не пытаются. Оттаскивают и блокируют удары, которые я на разгоне наношу.

– Хватит, парень. Очнись! – голос смутно знакомый.

Но я не различаю лица. Ничего не вижу. Только разноцветные вспышки в глазах.

– Валите, – тот же голос. – Пусть придет в себя.

Перехватывают. С хрустом заводят за спину руки. Технично бьют по ногам, пока не падаю на колени.

Готовлюсь встретиться рожей с мокрой землей, однако прилетает в грудь. Толчок мощный, но это не удар. Площадь поражения слишком большая. Опаляющее тепло. Какие-то чувства за ребрами искрами рикошетят. С моих губ срывается стон. А потом… Родные пальцы на затылке. Щека к щеке. Всхлипывания, от которых все нутро волной идет.

– Даня… Данечка, посмотри на меня… Слышишь? Даня!!! Даня, это я – твоя Маринка!

Вдох-выдох. Экстренная перестройка всех внутренних систем.

Моргаю. Моргаю. Моргаю.

И наконец, заставляю себя сфокусироваться.

– Маринка… – выдыхаю безмерно счастливо, но шок глушит все эти эмоции. – Маринка…

– Я… – подтверждая, часто кивает головой. Я вижу ее блестящие переполненные слезами глаза. Вижу ее мокрое лицо. Вижу, как она кусает губы, в попытках сдержать рыдания. – Даня…

– Не плачь, – подаюсь всем телом вперед, хотя сзади еще сдерживают. – Слышишь? Пожалуйста, не плачь.

– Я не плачу, – утверждает она, стирая ладонями с моих щек кровь. – Пустите его уже, – просит спецов, и они без промедления подчиняются.

Обхватываю ее руками, едва не свалив в траву. Пока качаемся, перевожу дыхание и несколько раз сглатываю. Прижимаю очень крепко к себе.

– Все… Теперь все закончилось, – озвучиваю, когда сам это осознаю.

Маринка только кивает.

Собираясь с силами, подхватываю ее и поднимаюсь. А после, к еще большему своему изумлению, вижу Тёмыча и батю Чаруша. Они сохраняют неподвижность, пока спецгруппа без какой-либо деликатности грузит в машины «скорой» три отбитых полутрупа.

– Ты рассказала? – выдыхаю едва слышно ей на ухо.

– Да… – шепчет куда-то мне в шею. – Я не могла позволить тебе их убить.

– Как ты… – сознание все еще крайне туго работает. Нет смысла спрашивать, как она узнала. Наверное, нет ничего удивительного в том, что она чувствовала неладное и копалась в моих переписках. Это же Маринка. Сейчас волнует другое: – Тебе не страшно?

Она мотает головой, но от моей груди не отлипает. Боится смотреть по сторонам, догадываюсь я. Окутываю ее со всех сторон, настолько могу.