Родишь мне сына

— Вам тоже на паркинг? — спросила она. — Потому что мне... 

— Да, — кивнул я без заминки. — Нам как раз по пути. Безо всяких сомнений. 

Правило номер два: отрежь мосты для отступления. Чтобы жертва не смогла сбежать, пока ты готовишь оружие. 

— А вы... Вы из юридического?  

Ее пытливый ум хотел понять, кто я на самом деле. Возможно, это чуйка. А возможно, она и не думала, что в следующее мгновенье я нажму на кнопку. Заблокирую наш лифт, чтобы без лишней спешки выполнить заказ. 

— Нет, — ответил я сухо и нажал на аварийную кнопку. Катушки замерли на месте, трос напрягся и слегка тряхнул наше место встречи. — К сожалению, я не из юридического.  

Я достал из кобуры пистолет и принялся накручивать глушитель.  

— Что? — покрыло ее губы мелкой дрожью. — Нет, пожалуйста... Помогите! 

Она стала лезть на стену, словно кошка, загнанная в угол. Будто я был пес и готовился ее порвать. Лишь потому, что я пес. А она — просто кошка. Таковы были законы природы. Не я их придумал. 

— Камера отключена, можешь не стараться. Тебя никто не услышит, Азиза. Лучше стань на колени и расслабься. 

— Нет... — прижалась он к стенке. — Нет, я умоляю вас! Вы делаете ошибку! Я просто журналистка! 

— Я это прекрасно знаю. Потому и послали. У каждого своя работа, — говорил я со стволом в руке. — Кто-то пишет заголовки для желтой прессы. А кто-то наводит порядок. 

— Но это не просто заголовки! 

— Мне плевать. Можешь называть это как хочешь. Мне все равно. Мне тебя заказали. И я это сделаю. 

— Это из-за интервью?! — поняла она без лишних разговоров. — Из-за интервью ведь, да?! Говори мне прямо, тварь! 

Баба оказалась жесткой. И это неудивительно. Чтобы копать под наших чинушей, надо быть не просто смелой — надо от природы иметь железные яйца. И у Листьевой они были. Уж побольше, чем у тех, кто ее заказал. 

— Да, красапета. Из-за интервью. Но ты уже ничего не изменишь. Заказ есть заказ. Ничего личного... Спустилась на колени, опустила голову. И лучше не дергайся. 

— Нет... Прошу... — катились у нее слезы по щекам.  

Красивые очки в бордовой оправе запотели. Я их снял, чтобы не мешали. И уверенно нажал на женское плечо — чтобы она все поняла без разговоров. 

— Советую закрыть глаза и не дергаться. Будет лучше, если все произойдет легко и с первого выстрела. Не заставляй меня стрелять тебе в сердце — это больно и грязно... 

Но никто не хотел умирать. Вообще никто.  

Она достала телефон. Но не затем, чтоб позвонить в полицию — она показывала мне заставку.  

— Посмотри, вот мой сын!  

Она держала перед пистолетом фото мальчугана лет двенадцати. Может, меньше. В эти годы я тоже лишился матери. Но это пошло мне только на пользу — жизнь закаляет. И тут мы подошли к самому главному. 

Правило третье, оно же последнее: никакой пощады и сомнений. 

— Да мне посрать на твоих детей! Убрала телефон и руки за голову! 

— Нет! Ты ведь тоже человек! Ты ведь должен меня понять! Я не верю, что тебе по барабану! Неужели тебе правда все равно?! 

Она прижимала смартфон к своим губам и будто целовала малого на прощание. А я просто взводил курок и готовился сделать свое дело. Готовился стрелять в упор. 

— Я не человек — я солдат. Я просто выполняю приказы. И мне все равно, есть ли у тебя семья, собака или больная мамка. Я просто аудитор. И если бы мне поручили убить твоих детей, твоего мужа, твоих друзей — будь уверена, моя рука бы не дрогнула. Всадил бы пулю в каждого. Я выполню все, что прикажут, Азиза. Поэтому обычно с жертвами не базарю, — вжимал я дуло глушителя ей прямо в лоб. — Со мной бессмысленно торговаться. Все, что ты можешь выбрать — это получить пулю в висок и сохранить свое лицо нетронутым, или смотреть мне и дальше в глаза, как долбаный герой, но поехать на кладбище в закрытом гробу. — Она стояла на коленях и билась в истерике. Она ощущала дыхание смерти, но не хотела склонять головы. — Вот, — ткнул я себя пальцем в правую щеку, — видишь, как выглядит пуля, попавшая в лицо?! Я знаю, каково это! Смотри на этот шрам! Смотри! У тебя будет такой же, если не наклонишь чертову башку! 

Я опустился на одно колено, чтобы показать свое уродливое лицо во всей красе. Чтобы она прочувствовала мою боль, как чувствую это я сам. Все эти годы после воскрешения. После того, как начал жить заново и теперь бесконечно отдаю долги своей темное стороне. А другой и не осталось... 

— Ты просто бездушная тварь, — говорила она через слезы. — Твои шрамы — только вершина айсберга, полного дерьма. Внутри ты еще ужаснее, чем снаружи. — Она сказала это и плюнула в лицо. А потом злорадно добавила: — Как жаль, что пуля не убила тебя. Желаю сдохнуть от рук такого же упоротого киллера, как и ты.  

Я выпрямился и схватил ее за горло. Прижал к стенке лифта так сильно, что у нее из носа пошла кровь.  

— Умолкни, сука! 

Но она и не думала молчать. В ней проснулась жажда мести — ей хотелось сделать так, чтобы заказ заполнился надолго. 

— Стреляй! — орала она с огнем в глазах. — Сделай это! Выполни свой долбаный заказ! Ты же никого не щадишь! Стреляй!  

— Закрой рот! — крикнул я и с силой вжал глушитель прямо между глаз той сучке. 

Но в следующее мгновенье что-то произошло. Я почувствовал нечто странное. 

— Твою гнилую душу видно даже без шрамов! — смеялась моя жертва через боль и страх. — Надо быть просто слепым, чтобы это не заметить! 

Мое тело вдруг пронзила судорога. Словно дернуло током от рук до кончиков пальцев на ногах. Я увидел ее — передо мной стояла Лана. Прямо в этом лифте, на коленях. А я держал ее на мушке, собирался выстрелить.  

— Нет... — тряс я подбородком и пытался выбить из головы эту картинку. — Нет! Замолчи! 

— Стреляй, скотина! Давай же! Стреляй! Чего ты ждешь?! 

Она повторяла мне это снова и снова, а я не мог избавиться от видения. 

— Умолкни! Заткнись! 

Но Азиза кричала это слово без умолку. Она проговаривала это опять и опять, будто правда хотела умереть.  

— ДАВАЙ ЖЕ! СТРЕЛЯЙ! УБЕЙ МЕНЯ, УБЛЮДОК! ПРИСТРЕЛИ! 

— Заткнись! 

— УБЕЙ! СТРЕЛЯЙ! ТЫ ЖЕ ЭТОГО ХОЧЕШЬ! ТАКОВА ТВОЯ РАБОТА! 

— ЗАТКНИСЬ!!! 

И я не выдержал. Я это сделал. 

Надо быть слепым, чтобы это не заметить. Надо быть слепым, чтобы это не заметить. Надо быть слепым... чтобы... это не... заметить... 

Лифт открылся на подземном паркинге. И я буквально вывалился из него. Не вышел, а именно вывалился. Меня будто ударили чем-то тяжелым, огрели по голове. И я просто полз к машине, сжимая виски. 

Это было больно. Это было ужасно. Но я ничего не мог поделать. 

Ведь она была права. Абсолютно права. Только Лана этого не видит. Не видит, что я... сущее зло.  

Я ехал по городу словно в бреду. Шварцу не звонил, как он и сказал. Я не хотел никого видеть, не хотел ни с кем говорить. Мое сердце сдавливали спазмы — я впервые понимал, что сделал неправильно. Это было впервые. Так не должно было быть, просто не должно. Я очень сильно оступился, зашел не туда. И исправить это будет сложно. Если вообще остались шансы. 

Подъехав к дому, я увидел, что он пуст. Она ушла. 

Меня встречали черные окна без капельки света. Здесь меня никто не ждал. Ни ослепшая девушка, которую я насильно сюда привез. Ни ее уродливая собака, которую я ненавидел всей душей. Абсолютно никто.  

Я хотел открыть дверь, но ладонь стыдливо замерла у ручки. Мне не хотелось туда входить. Не хотелось ощущать тот холод, пустоту, к которой так больно привыкнуть.  

Меня здесь никто не ждет. Дом пуст. И все из-за меня — потому что изнутри я такой же урод, как и снаружи. 

Я выкурил сигарету. Было уже довольно холодно. Где-то далеко лаяли собаки, но не Марла. Этот лай бы я узнал. Выбросив окурок, открыл входную дверь. Еще раз подумал о ней — о том, как было приятно видеть ее сопящей на диване. Когда я возвращался... 

И уши уловили музыку. Играло радио. 

Я замер на пороге и понял, что дом пахнет свежеприготовленной едой.