Смерть в Кесарии

– Ну, слава Богу, – Ронен усмехнулся. – А то на тебя словно столбняк какой-то напал.

Натаниэль засмеялся.

– Все в порядке, дружище. Я просто задумался. Ты спросил меня о чем-то?

– Я сказал, что хочу задать Белле Яновской несколько вопросов.

– Задавай, – произнес Розовски безразлично. – Прямо в аэропорту, – он протянул руку и взял документы, привезенные инспектором. – Что это за список?

– Где? – Алон привстал, заглянул в лист. – А… список банков, пострадавших от грабителей. Вернее, список их обменных пунктов в разных городах.

– Ясно… – Розовски пролистал остальное. – Это копии? Или оригиналы?

– Конечно, копии. Оригиналы в Управлении.

– Можешь оставить мне?

– Оставляй, я для тебя копировал.

10

Натаниэлю приснился совершенно идиотский сон: будто из России, очередным авиарейсом «Эль-Аль», вместе с репатриантами прилетел мессия и явился в его агентство. Мессия был как две капли воды похож на Наума Бройдера.

– Женись, – строго сказал мессия голосом Нахшона Михаэли. – Сделай своей маме чуть-чуть радости.

– Скажи ему, скажи, – заявила невесть откуда появившаяся мать. – Мама для него уже никто.

– Мама, это не так, – отвечал Натаниэль, – но на ком же мне жениться?

– Это я тебе сделаю, – ласково пообещал мессия. – Я тебе дам невесту.

И в агентстве появилась Белла Яновская, с ослепительной улыбкой и револьвером в руке.

– Он согласен? – спросила она, обращаясь к мессии.

– Куда он денется? – ответил тот. – Он же знает, что если он не женится, то евреи не построят Третий Храм. А значит, моя репатриация не имеет смысла.

– А если женюсь? – спросил Розовски. Самое интересное, что он осознавал, что это сон, причем абсолютно нелепый, но, тем не менее, участвовал в нем.

– Если женишься на Белле, я поговорю с Яшей Левиным, и он нарисует твой портрет, – торжественно сообщил Бройдер-мессия. И добавил: – Бесплатно.

На этом месте сон стал уже совсем глупым, и Натаниэлю не оставалось ничего иного, кроме как проснуться. Что он и сделал.

В комнате было темно. Спросонок Розовски решил, что опущены жалюзи. Но через мгновение до него дошло: просто до утра еще далеко. Он щелкнул кнопкой настольной лампы. Часы показывали без четверти три.

Спать не хотелось. Он сел на постели, нашел пачку сигарет, привычно пробормотал что-то о вреде курения натощак и жадно затянулся дымом.

– Чертов сон… Мессия какой-то… Господи, что за чушь мне последнее время снится, – проворчал он.

Хотелось то ли есть, то ли пить. Он раздавил недокуренную сигарету в пепельнице и прошлепал в кухню. После невероятно душного дня холодные плитки пола доставляли некоторое облегчение.

Розовски с сожалением осмотрел почти пустой холодильник, со вздохом снял с верхней полки полупустую банку с хумусом – единственный съедобный продукт, остававшийся у него. Приготовил два маленьких бутерброда, стакан ледяного грейпфрутового сока. Подумав немного, достал из шкафчика бутылку «Кеглевич-Лимон», там еще оставалось граммов пятьдесят.

– Ну вот… – пробормотал он, наполняя высокую рюмку. – Будем считать, что это ранний завтрак. И выпьем за строительство Третьего Храма, – выпив водку, он откусил кусочек бутерброда. Легкое опьянение настроило его мысли на философский лад.

Говорят, что сон – особенно, тот, который запоминается – представляет собой мозаику воспоминаний различных событий. Что же, в таком случае может означать давешний сон?

Почему, например, именно Мессия, а не, скажем, вице-президент страховой компании «Байт ле-Ам»? Хотя да, этот Мессия говорил-таки голосом Нахшона Михаэли. А Мессия – это уж точно из-за Маркина. Нужно запретить ему читать всякую чушь в рабочее время.

– По-моему, только мы с Богом общаемся по-домашнему, – пробормотал Розовски. – Надо же – фантастический роман о приходе Мессии. Хотел бы я посмотреть на фантастический роман о втором пришествии Христа, написанный православным христианином. Или фантастический роман о Махди, принадлежащий перу кого-нибудь из наших двоюродных братьев. А мы – хоть бы что! – он покачал головой. – И что за идиотизм с этим художником, Яшей Левиным? Ну да, написал он портрет покойника… двух покойников. Где, кстати, эти портреты?

Он поднялся, прошел в кабинет. Походка была чуть неуверенной. Вернувшись в кухню, он положил оба портрета перед собой.

– Классная компания… Вернее, классическая. Питье на троих, – он попытался приставить оба портрета к стеночке, чтобы видеть глаза собутыльников. С портретом Ари это удалось сразу. С портретом Шмулика – нет, все время сворачивался в трубочку.

– Ну что ты, в самом деле, на ногах не стоишь… – сердито пробурчал Розовски. – Еще даже не пили. Берите пример с Ари. Крепко стоит, не то что некоторые… – он осекся. – Собственно, почему я сразу не заметил? Ну-ка… – он осторожно взял обеими руками портрет Розенфельда, приподнял его на уровне глаз.

В отличие от портрета Шмулика, этот был наклеен на планшет из очень плотного картона. Конечно, это мог сделать и художник. В конце концов, потрет Бройдера он рисовал в спешке, а тут…

Нет, вряд ли. Скорее, все-таки, бумагу на картон наклеил либо сам Ари, либо его супруга.

Натаниэль положил портрет на стол, задумался. Что-то такое было еще в письме. Что-то, о чем он сейчас подумал совсем по-другому…

Натаниэль отыскал в ящике письменного стола письмо Розенфельда, быстро пробежал его глазами, потом еще раз прочел с самого начала.

Ага, вот:

«…Портрет, как и положено портрету, отражает не только внешнее подобие объекта, но и сохраняет некую тайну его внутреннего мира…»

Натаниэль отложил письмо, снова взялся за портрет. Осторожно ощупал пальцами поверхность. Вытащил «японский» нож для разрезания бумаги и попытался отделить рисунок от планшета. Ему удалось это сделать достаточно легко и почти без потерь для бумажной поверхности.

Он внимательно рассмотрел изнанку рисунка, исписанную четким крупным почерком. Он сравнил с письмом. Рука Розенфельда. Сверху стояло слово «Ари». Дальше два столбика – какие-то названия. Розовски обратил внимание, что названия в первом и втором столбиках были одними и теми же. Различия заключались в цифрах, проставленных рядом с названиями.

– А ведь я видел нечто в этом роде, – громко сказал Натаниэль, и сам чуть испугался собственного голоса. – Да-да, – повторил он, чуть понизив голос, – видел, и совсем недавно. Где же?

11

Поднявшись на четвертый этаж, Розовски подошел к двери с номером 23. Под номером, по-русски и на иврите было написано: «Семья Бройдер. Шмуэль и Хана».

– Ну-ну, – пробормотал он, нажимая кнопку звонка. – Посмотрим, как жили счастливые молодожены.

После мелодичной трели за дверью послышались торопливые шаги, дверь отворилась. На пороге стояла женщина в голубых джинсах и легкой кофточке. Она с настороженным вниманием осмотрела сыщика. Розовски вежливо улыбнулся:

– Хана Бройдер?

Она кивнула.

– Это я вам звонил. Меня зовут Натаниэль Розовски. Разрешите войти?

Хана Бройдер, молча посторонилась, пропуская его в дом.

Розовски остановился на пороге салона. Обстановка была достаточно скромной, во всяком случае – мебель не блистала новизной, да и телевизор, стоявший на передвижном столике, был отнюдь не последней марки. На диване валялась груда вещей.

– Проходите, садитесь, – сказала Хана, входя следом. – У меня не очень прибрано, но вы настаивали на встрече, – она неторопливо собрала вещи.

– Прошу извинить, – собственно, за двое суток с момента их телефонного разговора можно было бы и прибрать. Розовски сел в продавленное кресло у журнального столика. – К сожалению, дело не терпит отлагательств, – сказал он и сам усмехнулся напыщенно-канцелярскому стилю последней фразы.

– Слушаю вас, – Хана не обратила внимания на его усмешку.

– По поручению руководства фирмы «Интер» я провожу расследование обстоятельств смерти бывшего президента компании Ари Розенфельда. Вы были знакомы с ним?