Смерть в Кесарии

– А я всегда улыбаюсь, когда заканчиваю дело, – объяснил Розовски. – Дай-ка мне сигарету. И садись, садись, честное слово, мне не терпится вам рассказать.

– А есть что?

– Услышите. Но – потерпите.

– А я и не настаиваю. Потерпеть – что ж, потерпим…

– А кого мы ждем? – спросил Алекс.

– Габи… – Натаниэль поморщился. – Ч-черт, завидую динозаврам. Вот уж у кого никогда не болела голова.

Гофман, наливавший в принесенный коньяк в крошечные рюмки, вежливо поинтересовался:

– А при чем тут динозавры?

– Да так, смотрел тут недавно «Парк Юрского периода», по киноканалу, – сказал Розовски. – Ужасно симпатичные зверюги. И добрые. Почти как твой Давид Сеньор. Только головы у них поменьше, потому и не болели. А у меня болит. Им-то, простым ребятам, нечего было раздумывать о возможностях мести: клацнул челюстями – и нет обидчика… – он проглотил коньяк, поставил рюмку на столик и снова посмотрел на часы. – Габи задерживается.

– Пробки, – Гофман пожал плечами и сел в кресло, грея рюмку в ладонях. – Я сам еле успел вовремя. Впрочем, подобные проблемы далеки от тебя. Все время забываю спросить, почему ты не купишь машину? На что ты деньги тратишь?

– На себя, – буркнул Розовски. – Я не люблю технику и люблю выпить. Такое сочетание не способствует приобретению автомобиля, ты не находишь?

– Пожалуй, – Давид засмеялся. – Все-таки, странно: детектив – и без машины.

– Ну, во-первых, меньше смотри американские триллеры, – посоветовал Розовски. – У тебя складывается превратное представление о детективах. Сыщик должен работать мозгами. А если носиться с такой скоростью по улицам и высаживать, в среднем, от десяти до пятидесяти обойм из револьвера, мозгам просто нечего делать.

– А во-вторых?

– Что – во-вторых?

– Ты сказал: «Во-первых». Значит, есть и во-вторых?

– Во-вторых, он прекрасно обходится моей машиной, – вмешался Алекс. – И не очень-то церемонится с владельцем.

– Ну… – начал было Розовски, но закончить фразу не успел – в дверь опять позвонили. – Входи, не заперто!

Дверь отворилась, и на пороге возник взъерошенный Габи. Поздоровавшись чуть смущенно с детективом и Маркиным, он перевел вопросительный взгляд на профессора. Тот кивнул, и Габи осторожно, словно в ожидании подвоха вошел в комнату.

– Ну вот, теперь я готов рассказывать, – сказал Розовски. – Садитесь и слушайте.

Гофман и Гольдберг сели в указанные кресла.

– Кстати, ты привез сигареты? – спросил Натаниэль. Он вновь выглядел он несколько рассеянным, видимо, собирался с мыслями. Гольдберг молча протянул ему пачку «Данхилла».

– Итак? – спросил Давид Гофман.

Натаниэль окинул собравшимся взглядом лектора. Он, действительно, походил сейчас на профессора, читающего лекцию отличникам.

– Господа, для начала небольшое вступление. Задачу, о которой пойдет речь, можно решить за полчаса, можно – за полгода, за двадцать лет или не решить вовсе, – заявил он. – Поскольку она имеет, в сущности, лишь теоретическое значение.

– Если не считать смерти Михаэля, – хмуро вставил Гофман.

– Да, верно, – Розовски растерянно потер переносицу. – Кажется, я иной раз становлюсь бестактным. Извини, Дуду, я не подумал.

Гофман молча махнул рукой.

– Итак, – Розовски возбужденно потер руки. – Начнем по порядку. Как ты знаешь, я отнесся к твоим подозрениям достаточно скептически. И черта с два ты убедил бы меня. Но кое-что в этой истории говорило о ее подлинности. Например, тот факт, что из трех раввинов умерли два, а третий – вернее, первый, Ицхак Лев Царфати – не умер. Почему? Высосанная из пальца и облеченная в форму легенды история присоединила бы его к остальным. Значит, здесь в основе лежало подлинное событие. Второй факт – смерть немецкого теософа. Тут тоже чувствовался дух подлинности… или тень подлинности. Детали, названия. Точная дата смерти. Да и времена были другие, не так легко было, я думаю, убедить тогдашнюю баварскую полицию в мистическом характере смерти богатого аристократа. И наконец, – Розовски нахмурился, – смерть молодого парня в твоем кабинете. Мгновенная остановка сердца, безо всяких признаков надвигающегося приступа. Что тоже наводило на размышления. При этом выясняется, что сама книга – подделка! Вернее – копия, – Розовски замолчал, прошелся по комнате, остановился у тумбочки с телефоном и сказал, указывая пальцем на старенький аппарат: – Вот. Я получил сообщение, натолкнувшее меня на верные рассуждения.

– Откуда? – настороженно спросил Гофман.

– Из Цфата. Да нет, ты не понял, – Натаниэль засмеялся. – Я же тебе говорил, что мама сейчас отдыхает у родственников в Цфате. Звонит каждый день и делится новостями. Слава Богу, что не успела позвонить, пока я тут валялся вечером… Ну так вот, она позвонила весьма взволнованная и сказала, что у сына соседки только что случился эпилептический припадок, хотя никто не подозревал у него эту болезнь. Он крутил юлу – большую, ярко раскрашенную. Раскрутил ее посильнее и уставился на вращающиеся круги. И вдруг – его начали бить судороги… Честно говоря, я не очень вслушиваюсь в мамины истории, да и на этот раз слушал вполуха. Только и подумал, что по этому принципу устроен тест для выявления скрытой эпилепсии… Нет, это тоже рассказала мама… Ну, неважно. Человек смотрит на вращающиеся разноцветные диски. Сочетание красок и скорость вращения вызывают неожиданную реакцию. И уже после того, как положил трубку, вспомнил о том, что в книге Давида Сеньора – «Сефер ха-Цваим» – слова окрашены в разные цвета. Отсюда и начались мои рассуждения. Так что – приношу свои извинения. Ты был прав, это преступление, причем – уникальное преступление, – сказал сыщик. – И, конечно, во всем этом нет никакой мистики… Помнишь, в жизнеописании Давида Сеньора нас с тобой удивили слова о том, что он «смешивал краски»? Мы с тобой решили, что Сеньор был художником, и очень тому удивились, не так ли? Но он не рисовал никаких изображений. Он исследовал цветовые сочетания, связь цветов с окружающим миром, цвета сфирот и прочего.

– «Сефер ха-Цваим», «Цветная книга»…

– «Книга красок», – поправил его Натаниэль. – Вот именно. Для чего ему все это было нужно, как ты думаешь?

– Откуда я могу знать…

Маркин, со все возраставшим недоумением слушавший этот разговор, наконец, не выдержал:

– Прости, Натан, могу я узнать, о чем, вообще, идет речь?

Натаниэль Розовски глубоко вздохнул.

– Да, лектор из меня никакой, – виновато сказал он. – Всегда начинаю с середины… Когда я долго о чем-то думаю, у меня появляется чувство, что все окружающие уже знают, в чем дело… Видишь ли, Алекс, Давид столкнулся с одной загадочной историей и попросил меня помочь с ней разобраться, – он вкратце пересказал помощнику, о чем идет речь. Нельзя сказать, чтобы Алексу стало понятнее, но он молча кивнул. Розовски продолжил свой рассказ:

– Итак: что происходило в Цфате? После того, как раввины Леви Бен-Ари, Ицхак Лев Царфати и Шимон Бар-Коэн единогласно осудили Давида Сеньора как лже-Мессию и последователя лже-Мессии Шабтая Цви, Давид решил отомстить им. Он давно занимался воздействием сочетания различных цветов на психику человека…

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что Давид Сеньор тщательнейшим образом изучал законы, позволяющие воздействовать на подсознание человека с помощью продуманной системы цветовых пятен, – Розовски подошел к столу и взял в руки таинственную книгу. – Собственно, нам все это тоже известно, и довольно давно. Знаешь, хрестоматийные истории с двадцать пятым кадром в кинофильме, которого мы не замечаем сознательно, но в подсознании фиксируем, так что при определенной последовательности можно вызвать заранее запланированную реакцию человека.

– А что это за двадцать пятый кадр? – спросил Алекс.

– Старая история, – сказал Давид Гофман. – Как известно, скорость движения ленты в киноаппарате – 24 кадра в секунду. При этой скорости глаз человека не фиксирует отдельных кадров, и возникает иллюзия движения. Если в обычный фильм, после каждых 24 кадров вклеить еще один – двадцать пятый – с изображением, например, айсберга, то люди, ничего не заметив, после киносеанса побегут пить горячий чай, чтобы согреться. Хотя, в действительности, дело может происходить жарким летом. Просто их подсознание зафиксировало образ ледяной глыбы. Понятно?