Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 4 из 9



На рубеже веков, в десятилетия переворота, вызвавшего следствия, переоценить которые невозможно, ударом поразительной силы потрясены все области человеческого бытия, даже самые глубинные слои духовного мира – религиозные, – которые до сих пор были пощажены штормами времени. Догма, загнанная католической Церковью в застывшую, неподвижную форму, словно скала стояла незыблемая, не подвластная никаким ураганам, и это великое, доверчивое повиновение ей было как бы символом Средневековья. Наверху стоял Авторитет и приказывал, внизу – человечество, преданно и послушно внимающее святым словам, не пытаясь хотя бы на йоту усомниться в их духовной справедливости, и малейшее сопротивление, где бы и в чем бы оно ни проявилось, вызывало со стороны Церкви немедленную реакцию: анафема ломала меч императора, гаррота душила еретиков. Это единодушное, покорное послушание, эта слепо и блаженно служащая вера связывала в великую общность народы, племена, расы, сословия, как бы враждебны они друг другу ни были; в Средние века люди Запада имели одну лишь душу – католическую. Европа покоилась в лоне Церкви, изредка побуждаемая и возбуждаемая мистическими сновидениями, но – все же покоилась, и всякое стремление к правде, к знаниям, к наукам было ей чуждо. Теперь же впервые беспокойство коснулось западной души: если можно познать тайны земли, почему непостижимы тайны Божьи? Постепенно одиночки поднимаются с колен, на которых покорно стояли с опущенными головами, и вопрошающе смотрят ввысь, вместо покорности их одухотворяет новое мужество: мужество мыслить и задавать вопросы; и вот, рядом с отважными авантюристами, с покорителями неведомых морей и материков, рядом с Колумбом, Писарро, Магелланом формируется поколение конкистадоров духа, решившихся штурмовать беспредельное. Религиозная сила, заключенная на протяжении столетий в догму, словно в опечатанную бутыль, вытекает из нее, испаряется, как эфир, и из церковных соборов проникает до самых глубин народа; мир желает обновлений и изменений и в этой последней, до сих пор нетронутой сфере – в религии. Вооруженный победоносной испытанной уверенностью в себе, человек шестнадцатого века уже не считает себя безвольной, ничтожной пылинкой, жаждущей росы Божьей милости, нет, он чувствует себя средоточием событий, титаном, на плечах которого держится мир; исчезают покорность, подавленность, появляется чувство собственного достоинства, чувственное и непреходящее упоение собственной силой – то, что мы связываем с понятием Возрождения, и рядом со священнослужителями равноправно выступают люди умственного труда, рядом с Церковью – наука. И здесь также высшие авторитеты низвергнуты или, во всяком случае, поколеблены, с покорным безъязыким человечеством Средневековья покончено, появляется новое поколение, которое вопрошает и исследует с такой же религиозной страстностью, как прежние поколения верили и молились. Из монастырей жажда знаний перемещается в университеты – наступательные форпосты свободных исследований, – почти одновременно возникающие во всех странах Европы. Освобождается поле для деятельности писателей, мыслителей, философов, для провозвестников, исследователей всех тайн человеческой души, дух человека находит новые и новые формы своего проявления; гуманизм пытается вернуть людям Божественное без посредничества церкви, и уже поднимается, сначала неуверенно, но затем все более и более убежденная в своей правоте, поддерживаемая массами всемирно-историческая потребность Реформации.

Великолепное мгновение, смена веков, наступление новой эры: Европа как бы внезапно обрела единую душу, единое сердце, единую волю, одни и те же желания. Могущественной чувствует она себя, единым целым, призванной к еще не полностью осознанной метаморфозе. Час наступил, беспокойством бредят страны, живые страхи и нетерпенье царят в душах, и надо всем этим реют и парят одни лишь глухие, неясные слухи об освобождающем, целенаправленном слове; теперь или никогда духу дано обновить мир.

Безрадостная юность

Как символичен тот факт, что наднациональный, принадлежащий всему миру гений, Эразм, не имеет родины, нет сколь-нибудь точных сведений об его отчем доме, он, если можно так сказать, родился в безвоздушном пространстве. Имя свое, прославленное им на вечные времена, Эразм Роттердамский не унаследовал ни от отца, ни от предков, это имя он сам выбрал себе, язык, на котором он говорил всю жизнь, не материнский, а изученная им латынь. День и обстоятельства его рождения удивительным образом неясны; о его рождении, собственно, ничего неизвестно, кроме года, когда он увидел свет, – 1466. Нельзя сказать, что в этих неясностях Эразм был совершенно неповинен, он не любил говорить о своем происхождении, так как был внебрачным ребенком, и что еще более неприятно, ребенком священника, «ex illicito et ut timet incesto damnatoque coitu qenitus»[6]; все, что Чарльз Рид в своем знаменитом романе «Монастырь и любовь» так сентиментально пишет о детстве Эразма, само собой, разумеется, является вымыслом. Родители умерли рано, и по вполне понятным причинам, чтобы не тратиться на его содержание, родственники решили побыстрее избавиться от бастарда; к счастью, церковь всегда охотно брала под свое покровительство одаренных мальчиков. Девятилетний маленький Desiderius[7] (в действительности не желанный) посылается в школу капитула в Девентере, а затем – в Герцогенбуш. В 1487-м году он вступает в августинский монастырь Стейн – не по религиозному влечению, а потому лишь, что у этого монастыря была в то время лучшая в стране библиотека классиков; там в 1488-м году он принимает монашество. Но полагать, что в эти годы он променял пылкость своей души на смирение, никаких оснований нет, напротив, из его писем явствует, что скорее его более занимают изящные искусства, латынь и живопись. И все же в 1492-м году епископ Утрехта посвящает его в священнический сан.

Но в священническом одеянии Эразма видели немногие; требуются известные усилия, чтобы удержать в памяти биографический факт: этот свободомыслящий и беспристрастный человек действительно до самого смертного своего часа принадлежал к служителям церкви. Эразм обладает великим даром жить, все, что давит на него, он осторожно и незаметно отодвигает от себя и в любой одежде, в любой ситуации сохраняет свою внутреннюю свободу. Под искусными предлогами он получает от двух пап разрешение не носить священническое одеяние, медицинские свидетельства, подтверждающие слабое здоровье, освобождают его от необходимости поститься, и, несмотря на все просьбы, предупреждения и угрозы своего начальства, однажды покинув монастырь, он никогда под его надзор более не вернется.

Такова важная и, возможно, самая существенная черта характера Эразма: он избегает привязанностей к кому бы то ни было и к чему бы то ни было. Никаких владетельных особ, никаких господ не желает он иметь своими покровителями, никаких богослужений не хочет он регулярно отправлять, он стремится стать свободным, никому не подчиняться из внутренней потребности быть независимым. Никогда внутренне не признавал он над собой никакой власти, не чувствовал себя обязанным в чем бы то ни было никакой владетельной особе, никакому университету, никакому призванию, никакому монастырю, никакой церкви, никакому городу, и, защищая свою духовную свободу, он на протяжении всей своей жизни последовательно и упорно защищал и свою нравственную свободу также.



К этой столь существенной черте характера органически присоединяется вторая: Эразм – фанатик независимости, но ни в коем случае не мятежник, не революционер. Напротив, он ненавидит любые открытые конфликты, как умный тактик он уклоняется от всякого бесполезного сопротивления силе и власть имущим этого мира. Он предпочитает заключать с ними соглашения, а не фрондировать против них, он скорее хитростью обеспечит себе независимость, чем будет пытаться завоевать ее. Он не сбросит с себя широким драматическим жестом, как Лютер, рясу августинца, потому что она очень теснит его душу; нет, он тихо снимет ее, получив на это негласное разрешение: как хороший ученик своего земляка Рейнеке Фукса, он ловко и умело уйдет от любой ловушки, которая угрожает его свободе. Он слишком осторожен, чтобы когда-нибудь стать героем, но, обладая ясным духом, которому известны человеческие слабости, он добивается того, что необходимо для развертывания его индивидуальности: в вечной битве за независимый образ жизни он побеждает не смелостью, а знанием психологии.

6

Рожденный от запретного и, как он опасается, преступного совокупления (лат.).

7

Желанный (лат.).