Индустриализация

Причины просты - как я уже говорил, в преддверии индустриализации валюта нужна была СССР как воздух. Как я не раз повторял, основную ставку мы сделали на экспорт зерна. Но, как выяснилось, кляты буржуины активнейшим образом покупали у нас нефть, причем иногда гораздо охотнее, чем зерно.

Если в 1920 году удельный вес нефти и нефтепродуктов среди экспортируемых Советской Россией товаров составлял всего 0,8%, то в сезон 25/26 годов нефть уже обошла лён (10,8% против 9,9%) и вышла на второе место в общей структуре экспорта. По своему экспортному значению нефть и нефтепродукты уступали только зерну (19,4%).

Но, как я уже говорил, ставка на зерно себя не оправдала – из-за мирового кризиса цены на продовольственные товары просто рухнули. А вот нефтепродукты если и упали, то не столь серьезно. Как следствие – в 1930 году доля нефти и нефтепродуктов поднялась уже до 15,2% экспортной выручки (зерно – 19,4%). А в 1933 году зерно вообще рухнуло на третью позицию (8,0%), уступая не только нефти (15,5%), но и пиломатериалам (9,2%).

Думаю, вы не будете сильно удивлены, если я вам скажу, что в первые годы индустриализации советские геологи искали нефть с большим остервенением, чем рыцари Круглого Стола – Священный Грааль.

Особое место в этих поисках занимала пресловутая нефть Поволжья и Урала, из-за которой в отечественной геологии развернулась натуральное сражение, скромно именуемое «научной дискуссией».

В конце 1920-х в СССР было только два нефтяных месторождения, которые открыли и начали разрабатывать задолго до революции. Это бакинская нефть и грозненская нефть.

Меж тем в Поволжье и на Урале начиная даже не с девятнадцатого, а с восемнадцатого века постоянно находили признаки нефти.

Но – только признаки.

Все попытки найти саму нефть проваливались. Причем найти старалось не только государство – частный бизнес ничуть не отставал. Тогдашние стартаперы в стремлении очень быстро разбогатеть набурили на берегах великой русской реки кучу скважин, но итогом стало только множество дырок в земле.

Не то нефть Поволжья умела прятаться со сноровкой эльфа, бегающего по лесу, не то ее просто не существовало в природе.

И весь геологический ученый мир Отечества должен был согласиться либо с первым, либо со вторым утверждением. Большая часть геологов в эльфов не верила и потому поставила на поволжской нефти большой и жирный крест. «Нету там нефти, - говорили они. – Когда-то была, но давно сплыла и высохла. Максимум что осталось – это битум».

Или, выражаясь ученым языком, «битуминозные залежи Урало-Поволжья — остатки бывших здесь когда-то, может быть, богатых нефтяных месторождений, которые уже давно естественным образом истощены вследствие поверхностного залегания вмещавшей их пермской толщи и обильного, глубокого дренирования ее сетью речных и овражных систем. Поэтому мы должны смириться, что пермские отложения здесь жидкой нефти промышленного характера в себе не сохраняют».

А Геологический комитет России еще в 1916 году принял решение, что «этот район может представлять интерес лишь для разведки гудронных песчаников». Это значило – все! Профессиональное сообщество высказалось, решение принято и обжалованию не подлежит. В землю закопал и надпись написал.

Но, несмотря на однозначность решения, оставались бунтари, убежденные, что в Поволжье и на Урале нефть есть, надо только хорошенько поискать и поглубже побурить. Возглавлял этих инакомыслящих уже знакомый нам академик Губкин.

Его вольнодумство началось в годы Гражданской войны, когда новорожденная Советская республика осталась без топлива, будучи отрезана от нефти Баку и угля Донбасса. Как вы помните, именно Губкин после встречи с Лениным тогда бегал по России и искал горючие сланцы – чтобы можно было хоть чем-то топить.

Именно Губкин поспособствовал тому, чтобы в летний полевой сезон 1918 года – звучит уже смешно – будущий руководитель работ кавказских геологических и разведочных партий Московской горной академии, известный геолог Николай Тихонович отправился в Казанскую губернию, где близь села Сукеево англичане еще до войны искали нефть. По итогам разведки Тиханович пришел к выводу о «необходимости серьёзной и планомерной постановки изучения и разведок месторождений нефти и гудрона в пермских отложениях восточной части Европейской России».

В 1919-м в районе села Сюкеево даже пробурили 13 сравнительно неглубоких разведочных скважин, но в конце апреля 1920 года Красная армия взяла Баку, Азербайджан стал советским и все работы по поиску нефти в Поволжье были свернуты за ненадобностью.

Но Губкин про урало-поволжскую нефть не забыл, и в конце 20-х тихой сапой готовил бунт, вербовал сторонников и внедрял идею в массы. В 1928 году по его инициативе в Московском отделении Геолкома вообще была создана Специальная комиссия для анализа материалов по нефтепроявлениям и геологическому строению территории между р. Волга и западными склонами Урала.

В ее состав, кроме самого Ивана Михайловича, вошли такие видные геологи, как декан геологоразведочного факультета Московской горной академии Андрей Дмитриевич Архангельский, профессор геофака МГА Алексей Николаевич Розанов, профессор ленинградского Горного Степан Ильич Миронов, но…

Но их было мало.

Сторонников существования волго-уральской нефти было очень немного. Настолько немного, что в эту Комиссию включили Чепикова с Блохиным, в тот момент бывших еще студентами-старшекурсниками.

А мнение большинства геологов емко выразил главный оппонент Губкина, один из корифеев нефтяной геологии тех лет, профессор Казимир Калицкий. Кичливый лях заявил во всеуслышание: «Уральская нефть – такая же авантюра Губкина, как и курское железо». И эту точку зрения поддерживало большинство. В отечественной нефтянке утвердилось мнение, что приоритет должен быть отдан масштабному исследованию грозненской и бакинской нефти – как чрезвычайно перспективных месторождений, потенциал которых настолько велик, что тамошней нефти нам хватит на много-много десятилетий. А тратить дефицитнейшие в годы индустриализации средства на ловлю фантомов в Поволжье – это, извините, волюнтаризм!

А, может быть, даже и намеренное вредительство. Органы разберутся.

Казалось – группировка Губкина потерпела полное поражение. Так оно и было, вопрос гипотетического «Второго Баку» был закрыт, и, если бы ничего не произошло, скорее всего поволжскую нефть открыли бы только после войны. И еще непонятно, кто бы открыл – Советы или немцы.

Но, на наше счастье, в реальной истории ОНО произошло.

«Оно» - это случайность, которая иногда меняет ход истории.

В данном случае ее звали Павлом Ивановичем.

Мистер Твистер, бывший министр...

Павел Иванович Преображенский был на редкость удачливым человеком. Академик Губкин на одном из совещаний не без зависти в голосе сказал: «Павел Иванович, Ваша-то скважина, ведь это все равно, что двести тысяч выиграть – ткнули и нефть получили!».

Но скважина, о которой речь впереди – ерунда в сравнении с некоторыми обстоятельствами жизни Павла Ивановича Преображенского.

Он родился в семье мелкого чиновника, но воспитывал его дед-священник. Мальчик закончил Ташкентскую гимназию с золотой медалью и поступил на физмат Московского университета. Впрочем, юноша быстро понял, что теория – это не его стезя и перевелся в Питерский горный, диплом которого и получил в 1900 году.

Молодому горному инженеру всегда везло – сразу же после окончания он был принят в Геологический комитет, а уже через год после выпуска сам великий Владимир Афанасьевич Обручев пригласил перспективного молодого геолога в свою Ленскую геологическую партию – исследовать территории, примыкающие к Ленским золотым приискам. Да, да, тем самым, о которых мы только что вспоминали. Три года Преображенский водил экспедиции по Витиму, Бодайбо и Чуе, в результате были разведаны новые залежи золота в объеме 30 тысяч пудов, по сути, удвоившие потенциал золотодобычи России.