Двадцатые

Активный участник установления Советской власти в Москве, в Красной армии с момента образования, с августа 1918 года – на колчаковском фронте, где дорос до командира батальона.

В отличии от Шарикова – «на колчаковских фронтах раненый» не на словах, а в реальности. Тяжелое ранение в голову, госпиталь, годичные курсы на инженерном факультете Военно-хозяйственной академии. Закончил их в мае 1920 года, Гражданская война уверенно катилась к концу, и краскома Федорова в должности командира полка демобилизовывают и отправляют получать высшее образование в Московскую горную академию.

Там-то студента Федорова и избрали председателем Профстудкома МГА, а в декабре – поручили вместе с фабрикантом Ишоевым курировать хозяйственные дела Академии.

В Академии Федоров будет одним из самых активных студентов – три года будет руководить Профстудкомом, почти шесть лет будет секретарем партячейки, в 1923-25 будет депутатом Ленинского районного совета Москвы.

И все это - не в ущерб учебе. Федоров станет одним из лучших учеников Губкина, и об этой собранной академиком команде мне еще много придется рассказывать.

Поскольку начальная подготовка у него была довольно хорошей, академию студент Федоров закончил одним из первых, в 1924 году, но был оставлен на кафедре и вскоре стал преподавателем в своей альма-матер. После образования Московского нефтяного института – первый декан геологоразведочного факультета МНИ, заведующий кафедрой геологии нефтяных месторождений Московского нефтяного института имени И.М. Губкина.

Впоследствии – дважды лауреат Сталинской премии (1950 года — «за открытие нового крупного нефтяного месторождения», 1952 года — «за открытие месторождений нефти»).

М.Т. Золоев и С.Ф. Федоров у скважины № 100, открывшей в 1944 году девонскую нефть в Урало-Поволжье. 1962 г.

Член-корреспондент АН СССР (1939), доктор геолого-минералогических наук (1938), профессор (1938). Награжден тремя орденами Трудового Красного Знамени (1939, 1945, 1946), орденом «Знак Почета» (1945), орденом Ленина (1950), орденом Красной Звезды (1957), медалями.

Основатели

Как вы поняли, к концу 1920 года ректор и создатель МГА Дмитрий Артемьев нежданно-негаданно остался, де-факто, без своих людей в академии. Активные и деятельные новые кадры, усилившие преподавательский состав Академии в 1920-м, и без него имели большой вес и авторитет, и, по большому счету, не были ничем обязаны ректору МГА.

Однако ничего для того, чтобы поправить свое пошатнувшееся влияние, Артемьев не делал – скорее, наоборот.

15 февраля 1921 года он выступил на Президиуме с неожиданным заявлением, в котором слагал с себя обязанности по распределению кредитов и предложил заменить его И.М. Губкиным или Н.М. Ишоевым. По сути – самоустранился от распределения финансовых потоков. Представители всех секций МГА, недоумевая, согласились с этим предложением.

Дальше – больше. Дмитрий Николаевич все больше отходил от дел и целым днями занимался ничегонеделанием. Владимир Обручев, в июне устроившийся на работу в Академию (и уже к концу 1921 г. ставший проректором) так описывал свою первую встречу с Артемьевым:

«Я явился к ректору, минералогу Д.Н. Артемьеву. Он жил в южном крыле корпуса, занимая большую квартиру, на три четверти пустовавшую. В его кабинете, обращенном в сторону Москвы-реки, у одного из окон стоял хороший телескоп, оставшийся, вероятно, в наследство от Мещанского училища. В телескоп прекрасно была видна Хамовническая набережная и большие казармы на ней, и в открытые окна можно было даже рассмотреть, что делается в отдельных комнатах зданий на набережной. Говорили, что ректор часами сидит за этим занятием у телескопа. Вставал он чуть не в полдень, и я долго ждал его в прихожей».

Причина апатии ректора выяснилась только к концу года. В ноябре 1921 года по поручению Наркомпроса и Наркомвнешторга Д.Н. Артемьев выехал в командировку в Швецию и Германию. А перед отъездом собственноручно написал приказ о том, что исполняющим обязанности ректора МГА остается профессор Губкин.

Обратно в Советскую Россию профессор Дмитрий Николаевич Артемьев не вернулся, став «невозвращенцем».

Сбежал.

И не просто сбежал, а сбежал нехорошо. Подло сбежал, если называть вещи своими именами. Его уход за кордон не был спонтанным решением – к бегству он хорошо готовился, не забыл даже прихватить с собой объемную рукопись своего главного труда, четырехтомной монографии «Кристаллография». Академик Вернадский впоследствии предполагал, что Артемьев пытался бежать за границу еще в марте 1921 года, во время командировки в Смоленск. В опубликованных дневниках В.И. Вернадского к 24 марта 1921 года относится следующая запись: «Артемьев вернулся из Смоленска, не доехав до Минска — заград[ительные] отряды — а он, по-видимому, думал уехать заграницу и вез туда «благоприобретенное». Всюду мелочная гадость».

Что за «благоприобретенное» имеется в виду? Об этом писала в воспоминаниях К.В. Флинт, жена работавшего в Московской горной академии кристаллографа Флинта: «Его единственной и истинной страстью были драгоценные камни, которые он мог часами перебирать и любоваться их красотой… Будучи минералогом, он в советское время был допущен в комиссию по реализации драгоценностей… Использовав свое положение в этой комиссии, он набрал шкатулку драгоценностей и пытался бежать с ней за границу, но был задержан на границе и возвращен в Москву. За старые революционные заслуги, по-видимому, был прощен, так как продолжал работать и после побега». Примерно о том же говорит и академик Обручев: «Д.Н. Артемьев скоро уехал за границу и, как говорили злые языки, увез чемодан с драгоценными камнями, которые в годы гражданской войны скупал по дешевке. Он не вернулся назад и стал эмигрантом».

Впрочем, бог с ними, с бриллиантами – в конце концов, никаких доказательств этого «бриллиантового чемодана» не существует. Профессору можно простить даже то, что своим бегством он очень серьезно подставил свое детище – Горную академию, которую после этого вновь попытались закрыть.

Но вот что действительно невозможно понять – это то, что Артемьев бросил на произвол судьбы старуху-мать, проживавшую вместе с ним в жилом блоке Московской горной академии. Исследователь О.А. Иванов в своей книге «История Московской горной академии» приводит ксерокопию заявления гражданки Екатерины Владимировны Артемьевой от 7 марта 1922 года: «Прошу возбудить ходатайство о возобновлении мне выдачи академического пайка, отобранного у меня ввиду отъезда моего сына, проф. Д.Н. Артемьева за границу в командировку. Я нахожусь всецело на иждивении моего сына, мне 68 лет, и без поддержки с его стороны я просуществовать не смогу…».

Судя по сохранившимся документам, паек ей все-таки выдавали, причем как минимум до июля 1922 года, после чего следы пожилой женщины теряются, и о ее дальнейшей судьбе ничего не известно. По крайней мере, ее уже не было в академии в следующем году, когда в бывшую квартиру ректора Д.Н. Артемьева в марте 1923 вселился проректор В.А. Обручев.

За границей беглый ректор вновь возвращается к профессии кристаллографа. И хотя его дела складывались не лучшим образом – белая эмиграция не собиралась прощать ему вступление в партию, служение большевикам и прочие грехи, — в 1923—1924 гг. Артемьев все-таки начинает активно сотрудничать с берлинскими русскоязычными издательствами. В частности, в издательстве И. П. Ладыжникова в серии «Библиотека знаний» в 1923 году вышел его главный труд – четырехтомник «Кристаллография».

А в 1924 году в судьбе Дмитрия Артемьева произошёл очередной крутой поворот.

Уже известный нам «профессор-боевик» В.А. Костицын в своих мемуарах «Мое утраченное счастье» вспоминает забавный эпизод: