Страница 3 из 13
Возможно, конечно, что свою роль в моем отчислении и ненависти преподавателей сыграло пьяное выступление на втором курсе. Массовики– затейники решили устроить литературную гостиную, где я и мои однокурсники должны были почитать свою великую рифмованную отсебятину. Дело было в пятницу вечером, весна перла на молодых людей танком, палила в их сердца и склоняла к экстравагантным поступкам. В приступе лирических чувств я выпил полторы бутылки сухого красного вина исключительно для храбрости. Мои товарищи и сидящие рядом преподаватели изумленно озирались и громко втягивали носам воздух, чтобы вычислить, кто воняет. Когда объявили мой выход, я пошел к трибуне нетвердой походкой, развернул маленькую мятую бумажку и попытался прочесть, что там было написано. Буквы плыли в розоватом тумане, голова кружилась. Я махнул рукой и стал рассказывать одно из старых стихотворений, которое помнил наизусть. На втором катрене я запнулся и начал просто придумывать на ходу продолжение без всякой рифмы. Но мне надоела эта белиберда, голова совсем не работала. Я тяжело вздохнул и сказал: «Ну, вы поняли, в общем. Бутон в конце стихотворения вроде бы превращается в цветок, но радость его была недолгой». Все молча провожали меня взглядом до двери. Я пошел в туалет и вырвал с горя весь сыр (дорогущий, между прочим!), который употребил с вином.
Но вернемся к моему любимому деду. Примерно уже третий месяц он почти не вставал с кровати, хворал, хандрил, говорил о смерти и перестал лепить. Руки дрожали и не могли совладать даже со скульптурным пластилином. Я иногда разминал его ему в надежде, что он перестанет ворчать и займется делом. Потом дед выкинул весь пластилин, потерял всякий интерес к жизни, неспособный в полной мере творить. Я испытывал смешанное чувство жалости и стыда: жалко было такого громадного, гордого человека, томящегося в немощном теле, а стыдно было потому, что мне было тяжело проводить с ним время и я избегал встреч с больным родственником под любым предлогом. Дед часто рассказывал о молодости, самозабвенно глядя в потолок и подергивая синюшными руками. Я устал слушать его бесконечные эротические истории, в которых он путал имена, женщин и даты и, кажется, бессовестно приукрашал свои рассказы. Иногда он внезапно начинал злиться на меня и кричать, обзывая рохлей, оболтусом и никудышным. Мол, девок у меня недостаточно, сижу на родительской шее и избегаю жизнь с ее опасностями, страстями и прячусь от большого и невозможно прекрасного мира. Потом он вдруг с нежностью говорил, начиная меня внимательно разглядывать, как в первые видел: «Красивый ты пацан, Ганя, да только нос большеват. Гармонию портит». Ну спасибо!
Одним рассказом из своей молодости он особенно бредил: его первая любовь, некая Грета, повстречалась ему в Венском лесу. Деду тогда было лет шестнадцать, послевоенное время. Его отец несколько лет был комендантом небольшого городка в Австрии, а потом дед с родителями перебрался в Вену, где он встретил свою молодость, увяз в искусстве по самые уши и стал пафосным, высокомерным и гордым. Грета была на пару лет старше, типичная немецкая красотка: высокая, долговязая, аккуратный нос, румяные щеки и холодные голубые глаза. Это дед описывал. Как бы она сочеталась со вкусом моей эпохи – не знаю. Думаю, губы у нее были чересчур тонкие, а лодыжки и икры – плотные, по моде тех времен. Они с дедом стали видеться регулярно. И бог знает, что они делали в Венском лесу, кроме прогулок. История умалчивает. Дед был так восхищен ее светящейся розовой кожей и стройной осанкой танцовщицы балета, что незамедлительно стал лепить. Талант был открыт, девственность радостно потеряна, а вся жизнь лежала перед ним впереди, искристая, солнечная. Когда дед рассказывал мне о Грете, она оживала в моем воображении, и я сам словно влюблялся в эту молодую и странную женщину. Моя Маринка была не такая: она – открытая, вся напоказ, притворно томящаяся от напускной тоски начинающая актриска.
Так я и не понял, почему они с Гретой не смогли прийти к согласию жить в какой– то одной стране и что послужило их расставанию. Дед переехал в СССР вместе с семьей, а она осталась грустить в Вене, как в золотой клетке, спустя лет пять наверняка удачно вышла замуж за какого-нибудь ученого или, может быть, композитора. Было ли ей страшно и тяжело прощаться? А может, Грета была зла на деда. В любом случае, очень маловероятно, что эта женщина жива. А если и случись такое, то, возможно, она уже напоминает, скорее, живой труп, чем плавную и молчаливую девочку.
– Ну что, едем к Пашке на квартиру? Надо только что-нибудь взять перекусить, а то у него шаром покати.
– А давай, – я махнул рукой, осушил мутный пластиковый стакан одним глотком и смял его в ладони.
Пашка был моим бывшим однокурсником. Он писал статьи для какой– то богом забытой газеты и неимоверно гордился своей интеллигентностью. Еще он регулярно выпивал за деньги друзей и знакомых девушек, находивших его чудным и привлекательным. Сейчас он жил с вычурной и скучной женщиной лет на шесть старше. Она работала в банке и отвратительно готовила. Это, в общем, все, что я знал о ней. О, и еще она носила очки в красной оправе и очень некрасиво смеялась. Эта дамочка исправно покупала еду и платила за коммунальные услуги. Финансовый ангел, ниспосланный голодному творцу самими небесами! Каким таким местом Пашка заслужил этакую щедрость, я не понимал. Серенький, унылый, облезлый, но зато добрый.
– Пашка сделал Маше предложение, – Иван выпятил и без того пухлые губы и грустно сморщился.
– Какой Маше? – ну вот, подумал я, еще одного потеряли. Пару месяцев назад наш закадычный друг Володя сгинул в огнедышащем котле семейной жизни и радостно булькал оттуда, изредка пописывая банальщину в социальных сетях.
– Ну, той, с очками, – Ваня сморщился еще сильнее. Она ему не нравилась.
– Ну и черт с ними, что тут сказать. Какая может быть у меня от этой новости радость, если эти два человека абсолютно друг другу не подходят? Она гасит его творческое начало. Ты читал его последние статьи? Все хуже и хуже. А то эссе, что он мне прислал? Просто мрак. Он становится примитивным. Мне его жаль, – подытожил я и даже как-то обрадовался, что мы с Мариной разошлись. Единственное было обидно, что это она меня бросила, а не я ее.
– Ты ему просто завидуешь, – Ваня громко хмыкнул и решительно ударил рукой об стол, – возьмем еще пива?
– Ну нет, я пас. Пора выдвигаться, а то на метро не успеем. Не хочу тащиться в Чертаново на такси, денег в обрез, – я как бы вывернул воображаемые карманы.
– Ты прав, у Паши есть коньяк. Его благоверная притащила с работы. На нашу радость, сегодня ее не будет дома.
– Ну, так вот почему мы приглашены! А кто, собственно, там еще будет? – мне было интересно, будут ли там ненавистные мне московские графоманы, с которыми почему– то якшался Пашка, и симпатичные любительницы литературы, разумеется.
– Да там много народу собирается. Знаю, что Семенов придет точно, он уже там.
– Фу, этот кретин! – я ненавидел Семенова всей душой. Этот заносчивый засранец возомнил себя реинкарнацией Бродского, крутил сложные словеса ради словес и выпускал по два сборника в год на деньги сочувствующих. Какой это все– таки большой дар – уметь себя продавать и навязывать ничего не соображающим в литературе людям, даря им чувство собственной значимости от того, что они причастны к искусству, читая его дерьмовые венки сонетов.
– Только не говори мне, что ты не поедешь туда из– за Семенова… Тебе надо развеяться, Ганя, – Иван снова стал тянуть руки к моей спине, ненормальный кинестетик.
– Ладно, поехали. Подземная карета ждет.
Глава 2
Наличие приземленной женщины в доме просто необходимо для поддержания порядка, я твердо в этом уверен. Когда Паша съехался с причесанной, выхолощенной Марией, его дом тоже стал причесанным. Тут тебе и растения откуда ни возьмись, не пожухлые кактусы с именами «Денис» или «Олег», а самые настоящие безымянные фиалки с нежными лиловыми лепестками, освежитель воздуха в сортире, туалетная бумага «Zeva» с запахом персика для особо нежных промежностей, чистые полотенца и заправленная кровать. Никаких черновиков и пустых грязных чашек с остатками кофе на полу. В общем, полное очеловечивание, приятное глазу и заднице: наконец– то Паша обзавелся нормальным диваном и стульями.