Как бы…

После крещения ребёнок пошёл на поправку.

О Боге в семье Коровиных вслух больше старались не говорить, но каждый из супругов в душе таил собственные предположения, почему двое из десяти рождённых детей, вопреки скорбной родовой особенности, так и не умерли».

На самом деле – это лишь байка, что сложилась в народе о Коровиных. А как на самом деле, кто знает.

Понятно, что узнать у них самих, соответствует ли действительности обсуждаемая в народе информация об их личной жизни, не представлялось возможным.

Рассказывали собиратели народных слухов о них ещё и так:

«Павел и Клавдия не выделялись из среды обычных советских граждан. Несмотря на обывательские версии о вмешательстве в их жизнь самого Бога, эту чету в городе уважали.

Павел был видным коммунистом, на хорошем счету у партийного начальства. Когда-то он числился в рядах участников революционного подполья, а также стачек и митингов, в общем, шёл в авангарде революционных преобразований. Распространял марксистскую литературу, организовал на своей, снимаемой им, квартире тайную типографию для издания нелегальных журналов, здесь же он помог обустроить тайники для хранения гектографа, шрифта, и отдал своё жилье под место партийных собраний. Участие в запрещённых митингах, демонстрациях наполняло его душу революционным вдохновением. Обыски, аресты не останавливали. Он горел духом на поприще борьбы с царизмом и угнетателями народа, чему поклялся посвятить всю свою жизнь.

И когда революция начала крушить царскую империю, Павел воспринял величайшее событие, он искренне это полагал, как глубоко личное свершение его желаний, он ходил именинником, его состояние напоминало ощущения жениха перед свадьбой. Он три, а то и целых четыре раза слушал живого Ленина на митингах, а один раз даже возымел честь с ним личной беседы. Как редактор одной из важных пропагандистских газет, которую по приказу партии он возглавлял несколько лет, он обрёл счастье встречаться и беседовать по долгу службы на тему просветительской и воспитательной миссии партийных активистов с самой Крупской. Не исключено, что эти исторические в его жизни факты общения с вождём мировой революции и его супругой послужили ему в будущем неким оберегом от сталинских репрессий, такого мнения придерживались многие свидетели жизни Павла Коровина. Увы, находились и крамольники, они нелепо полагали, что неприкасаемость Павла Коровина просто обеспечена ему помощью Божией, ведь пути Господни неисповедимы, но таких мракобесов, как их называли, было крайне мало, да мракобесы, впрочем, себя не афишировали и своё личное мнение никому старались не навязывать, справедливо опасаясь за свою жизнь. Хотя никто не отрицал, действительно, Павел был неприкасаемым в глазах партийной элиты, он заметно выделялся своей стойкостью среди остальной челяди, и оставался в строю даже в самые тяжёлые периоды исторических смут советской России».

Таковы народные свидетельства бытия Павла Павловича Коровина, жизнь которого называли в газетных статьях «героической жизнью пламенного борца за светлые идеалы» .

Как в детстве истово Павел верил в Бога, так он поверил с присущей ему пылкостью в идею коммунизма, в Советскую власть, он считал всё, чему посвятил жизнь, святыней, и об этом, полагал, надо рассказать будущим поколениям. Однажды он принёс в дом печатную машинку, и с этого дня по вечерам сидел за рабочим столом возле зажжённой настольной лампы, погружённый в воспоминания. Клавиши под его пальцами выбивали на бумаге всё то, что желал он оставить на память. Он опасался, что когда-то будут иная молодость, иные люди, и им станут не нужны идеи дедов, они подвергнут насмешкам Павлову святыню. А значит, говорил он жене, долг гражданина Советской страны – запечатлеть на бумаге Правду о нашей жизни, и это нужно, чтобы никто никогда не посмел бросить камень в прошлое своей Родины. На расспросы Клавдии, какую именно Правду он считает главным доказательством неоспоримой святости коммунистических идеалов, он отвечал – такой правдой является жизнь каждого из нас, то, как мы шли и идём к достижению коммунистических идеалов.

– Ты хочешь писать мемуары? – догадалась наконец Клавдия.

Павел ответил:

– Называй, как хочешь, по-твоему – мемуары, а по-моему – это Правда. И она должна вдохновлять потомков.

«Член КПСС с марта 1917 года», – написал о себе в начале текста.

2 глава

Сёстры были настолько похожи друг на друга, что на протяжении дальнейшей жизни их принимали за близнецов.

Очевидцы утверждали, что по мере взросления сестёр случались на городских улицах курьёзы:

«Здравствуйте, Зинаида Павловна, вас годы не берут, молодеете и молодеете». – «Вы ошиблись. Зинаида Павловна – это моя старшая сестра, а я – Зоя Павловна».

Если собрать о семье Коровиных отрывочные воспоминания соседей, да и просто неравнодушных горожан, то можно получить вполне художественного вида мозаичную летопись, и будет это звучать примерно так:

«Зина с первого дня появления в их доме сестры невзлюбила разлучницу. Зою она воспринимала как человека, который отнял часть родительской любви, она придумывала младшей сестре презрительные прозвища.

Когда Зине исполнилось тринадцать лет, папин товарищ по партии Николай Павлович Старостин принёс имениннице шоколадку. Четырёхлетняя Зоя смотрела через порог Зинаидиной комнаты, как старшая сестра разворачивает хрустящую бумажку. Зоя ни разу в жизни не ела шоколада, считавшегося в их семье непозволительной роскошью, да и достать его было не просто по тем временам. Зина скрутила дулю: «Пошла вон!»

Зоя спряталась в кроватке и заплакала, накрывшись с головой одеяльцем. После бесполезных уговоров поесть каши, мама погасила в детской свет, постояла возле двери и ушла. Зоя откинула с лица одеяло. За тёмным окошком висел светлый месяц, были видны звёзды на тёмном небе. Через открытую форточку доносились звуки засыпающего города, вскрикивала во сне птица, отзывались коты. Шаги прохожего, стук подъездной двери, снова тишина и колыхания небесных светил. Зоя заворожённо смотрела на звёзды. Она думала о чём-то добром, ласковом. Ей хотелось забыть про историю с шоколадкой.

Дверь приоткрылась. В полоске света мелькнуло лицо сестры. «На, жри!» – на живот Зои что-то шлёпнулось. Дверь захлопнулась. Зоя нащупала тающий под пальцами шоколадный кубик. Она хотела было тут же запихнуть его за щёку, но нет. «Жри!» – звучал в голове презрительный голос сестры. Зоя спихнула подачку на пол. Если бы можно было вот так же вышвырнуть обиду из души.

Пожалуй, больше Зоя никогда не испытывала к сестре такого чувства обиды, как тогда, в раннем детстве. Может быть, повзрослев, она научилась прощать, или терпеть… Кто знает. Хотя поводов к разногласиям со старшей сестрой хватало.

– Ать-два, ать-два, сёстры ишь как дружно маршируют! – смех и мужские голоса доносились с правой стороны, где располагалась воинская часть.

Зина сжала губы, ускорила шаг, но не выдержала, решила проверить, далеко ли сестра, ну, так себе, могла бы ещё и дальше отойти. Противные солдаты разгадали их тайну… «ать-два, ать-два»… Перед выходом из дома она приказала пятнадцатилетней сестре идти как можно дальше от неё, не желала, чтобы своим застиранным простеньким платьем та её позорила. У Зины роскошный крепдешиновый наряд, красивая высокая причёска, дорогие туфли. Зина уже работает и она замужем, имеет возможность хорошо одеваться. А Зоя – как побирушка. Худющая. Голова острижена после всех этих болезней. Платье латаное, на ногах вообще не поймёшь что.

Зина негодовала из-за пережитого позора, и когда солдаты остались далеко позади, отругала Зою, что шла недостаточно далеко.

Сама Зоя не считала ничего из случавшегося между нею и Зиной этими самыми разногласиями. Она относилась к Зине с тем же уважением, что и к родителям. Старших надо уважать и слушаться, эта установка была для неё значима. А вот Зина могла и не послушаться родителей. Зоя к её непослушанию относилась с мудростью взрослого человека – не брала в голову. Не в её характере замечать чьи-то проступки или осуждать. Случалось, такое вот непослушание Зины отражалось и на качестве жизни самой Зои, тогда она оказывалась перед выбором – наябедничать на старшую сестру и в этом случае получить для себя некую выгоду, или промолчать. Она выбирала молчание. Она не хотела, чтобы о Зине думали плохо, или чтобы Зине из-за доноса Зои досталось. А достаться ей могло. Замужняя Зина, дипломированный врач с хорошим заработком, дала слово жившим в крайней скудости родителям, как они того просили, присылать поступившей на первый курс Ленинградского мединститута младшей сестре деньги.