Страница 2 из 20
– Ну как дела, Скаген, где ты сейчас? – Лариса, слегка располневшая, черное с проблеском платье, тронутая сединой медь волос собрана в высокую прическу, сколотую какой-то блестящей штукой, улыбалась, подвигая к нему тарелку с прозрачными ломтиками сервелата.
– Я в Городе, как уехал туда поступать, так там и остался, – начал он, пытаясь втиснуть все двадцать с лихом лет в несколько предложений, знал, что длинную исповедь тут никто слушать не будет.
Но Ларисе хватило и этого, с грацией раскормленной кошки она уже отвернулась от него к другому соседу. Пришлось и ему повернуться в другую сторону, к Марине, чтобы договорить свое в чей-то адрес, глядя в глаза человеческие, а не в пространство, полное гомона, смеха и звона стекла.
***
Визг гвоздем по стеклу, железный литавренный бабах, за ним захлопнулась дверь парадной. Он глубоко вдохнул морозный, сдобренный бензиновой гарью, воздух, сразу закашлялся, чертыхнулся и еще раз, подскользнувшись на утреннем бугорчатом ледке. До работы ему было не слишком далеко, на троллейбусе, чтоб его дождаться, доехать и дойти еще метров триста, – полчаса, а пешком – те же полчаса, но идти не всегда хотелось. Сегодня хотелось.
Вывернув из своего переулка, он перешел дорогу и двинул по бульвару между рядами высоких черных деревьев, почти смыкавшихся в сером зимнем небе, как по черному туннелю. Потом в подземном переходе под площадью он зачем-то остановился у прилавка, где продавали электронные сигареты, и какое-то время разглядывал разноцветные бутылочки. Хотя ничего в этом не понимал и не собирался бросать свой привычный красный Данхил, который курил еще со студенческих лет, считая, правда, что это уже не тот Данхил, что был тогда, но тут уж ничего не поделаешь. Пошел по набережной узкой протоки, стараясь смотреть вправо, где поджелтевший лед внизу и красные кирпичные стены на другой стороне, а не влево, где рык, гул и гудки нервно-спешащих машин. Изогнутая спина пешеходного мостика подняла его над замерзшим каналом, и он постоял там, вытащил пачку сигарет из кармана, но передумал и сунул ее обратно. Дальше надо было идти по шумной машинной улице, и он всегда старался проскочить этот кусок побыстрее, но сегодня он все время тормозил, и вот обнаружил себя стоящим у витрины музыкального магазина, бездумно перебирающим глазами флейты, саксофоны, гитары.
***
Когда все уже хорошо выпили и наелись, и первые окурки забычковались в тарелках с салатом, откуда-то появилась гитара, и они, сгрудившись вокруг нее, загорланили: «Вот новый поворот…». И это было здорово, вот так тесно сидеть и петь всем вместе. Он знал, что петь не умеет, и голоса у него нет никакого, но пел громко и думал, что поет хорошо. Гитара досталась Стаське, признанному всеми рокеру и гитаристу, хотя тогда, в старших классах играть пытались все. Просили девочек из музыкалки перевести ноты в аккорды, на дискотеках играли свои школьные группы, а некоторые из них, из групп, даже выступали в клубе хлебозавода. Он тогда тоже пытался, но в одиночку, никто не приглашал его в компанию. Упросил мать купить гитару, аж за двадцать пять рублей, самоучитель, и щипал струны, но дальше несложной «Санта Лючии» не продвинулся. Стало скучно, и он бросил. Но гитару увез с собой, поступая в институт, и до сих пор она висела у него на стене без движения.
Рядом со Стаськой, обняв друг друга за плечи, сидели Сашка Черный и Игорек, выводили, набычившись: «Мы себе давали слово, не сходить с пути прямого…» В девяностые Сашка, гаишник, махал полосатым жезлом на дороге и этим самым жезлом тормозил в ночи груженых дальнобойщиков, которых грабили тут же подъехавшие на джипах из ниоткуда бандиты. После того, как какого-то несговорчивого водилу грохнули на дороге, банду взяли и Сашку тоже. А следствие вел и на допросы Сашку таскал молодой тогда следователь по особо опасным, Игорек. Историю эту рассказал кто-то, может тот же Термос, стоя на школьном крыльце. Сашка тогда потянул шесть лет, отсидел их, вышел, а сейчас вот сидел рядом с Игорьком, уже полковником, и они хором пели и, наверное, оба радовались жизни, друг другу и всем, сидящим рядом.
***
Оторвавшись от созерцания гитар в витрине еще закрытого магазина, он свернул за угол и через дюжину шагов снова оказался на набережной того же канала. В Городе, куда ни пойдешь, все набережные и мосты, если не мосты, то набережные, если не набережные, то мосты. Перешагнул высокий гранитный поребрик, две ступеньки, горбина мостика. Он опять остановился. Стал смотреть на двух яркоголовых селезней, что разлаписто вышагивали к дышащей паром полынье. «Опять хлеб не взял», – он постоянно пытался прихватить из дома и скормить уткам, зимовавшим под мостами как книжные парижские клошары, накопленные остатки буханок и батонов. Но также постоянно забывал об этом и, вздыхая, выбрасывал позеленевшие горбушки в помойку. Селезни добрались до воды и бодро поплыли друг за другом, он спустился по заледеневшему, укатанному мальчишескими ногами, мостику, на всякий случай держался за поручень. Пальцы сразу закоченели: «Когда уже перчатки заведешь?»
На переходе пришлось долго дожидаться зеленого, машины как стада бизонов медленно и нескончаемо ползли мимо, временами сердито взарывая. Тут его окружили подошедшие со всех сторон парни и девушки с рукзачками и сумками, студенты спешили в институт. Они встали плечом к плечу вокруг, здоровались, махали руками друг другу, переговаривались за его спиной и перед ним, смеялись. Его не замечали. Сейчас они сомкнутся, и он исчезнет, растворится в них. Ему стало тесно, и не дождавшись зеленого света, он шагнул на дорогу, лавируя между еле движущимися маршрутками, автобусами и легковушками, перешел на другую сторону и дальше до самого офиса шел уже не останавливаясь, не глядя по сторонам.
***
Потом кто-то включил музыку, кто-то пошел танцевать, он собрался выйти на воздух покурить, уже встал, но Марина потянула его за рукав:
– Пойдем, потанцуем.
И он пошел. Они танцевали под сладкоголосое «Happy New Year” Аббы. Она смотрела ему в лицо слегка снизу:
– А помнишь наш первый Огонек в четвертом на восьмое марта? Ты тогда пригласил меня на медленный.
Он не помнил:
– Да?
– А в пятом мы ходили в читальный зал, писали какой-то доклад что ли, по истории, а потом еще гуляли.
– Ну, конечно, помню, – ему было все равно, – пятый класс, она бы еще из первого что-нибудь вспомнила. Очень хотелось покурить. Но он смотрел в ее глаза, они казались ему зелеными как состарившаяся иранская бирюза, на выбившийся из тугой французской косички завиток возле уха, позолоченный бликами света от зеркального шара под потолком и продолжал медленно кружится в духоте тесного пространства, стиснутый со всех сторон танцующими телами.
Наконец музыка сменилась, он извинился и, накинув куртку, вышел, наконец, на улицу и закурил. Горели фонари, мимо неспешно шли люди, снег скрипел под их ногами. Этот скрип гораздо больше напоминал ему детство, чем все эти бесконечные «А помнишь?» А в Городе снег под ногами не скрипит. Там его и нет вовсе, тротуары или вычищены, или сплошная хрень господня.
– Ты что куришь? Данхил? Угостишь? – рядом стоял Термос, здоровый, раскрасневшийся от выпивки и плясок, на холоде от него валил пар. «Орловский рысак», – он протянул пачку. Термоса тянуло поговорить:
– Лихо девки пляшут. Классные у нас девчонки.
– Угу, – поддержал он, затягиваясь.
– Умницы-красавицы. Лариска, вот, – молодец. Она, когда еще в педе в нашем училась, замуж за Аркашу Камаза вышла, помнишь такого?
– Нет.
– Ну как же, авторитет нашенский в девяностые был. А его и пристрелили в скорости, какие-то разборки, не знаю. Так Лариска и пед закончила, и сына вырастила, и все сама, одна. Маринка вон тоже…
– Что, тоже за авторитета вышла?
– Да нет, девок своих одна вырастила. Она в Город уехала, на экономический поступила и замуж там вышла, у мужа папаша – не последний человек был, строительным бизнесом заведовал. Две дочки у них родилось. Еще маленькие были, муж Маринкин на рыбалку с приятелем поехал, на обратном пути, дождище, гроза, у них колесо спустило. Вылезли оба из машины и стали менять. Приятель запаску вытащил, в стороне стоял, а он, муж ее в смысле, машину поддомкрачивал, ну молния прямо в машину и вдарила, и все. У Маринки что-то там со свекром не заладилось, она детей забрала и домой сюда вернулась. Так одна без мужика всю жизнь и живет. В банке работает, какой-то отдел возглавляет. Девицы – взрослые уже.