Страница 40 из 125
Рынды и стольники вскакивали при приближении. Забавляло это, но чего-то хотелось иного, терпкого…
Зашел в Грановитую палату. Посидел на троне. Примерился, как завтра будет принимать аглицкого посла. Улыбнулся: вспомнилось — бурчало в животе у кесарского легата на той неделе, когда легат сей с глубоким поклоном вручал свиток верительной грамоты…
С трона слез. Вздохнул. Велел позвать сына — царевича Ивана.
Где-то за соборами — слышно было — заржала лошадь. Топали рынды, исполняя приказ, — вызывали царевича, гукали…
Выглянул в слюдяное оконце: перед дворцом подьячий не торопясь тыкал кулаком в рожу мужика. Царь тут же примерил на киоте: удобно ли так бить, не лучше ли— наотмашь?..
Сын вошел встревоженный, как всегда. Как у покойной царицы, матери его, дергалось лицо — тик. А может — так. Со страху.
— Где пропадаешь? — само спросилось.
Царевич махнул длинным рукавом кафтана:
— С татарином договор учиняли…
— С бритым?
— Он, батюшка, стриженый.
Улыбнулся сыновней наивности:
— Бритый — татарин…
— Стриженый…
Отвернулся от скуки:
— Брито.
— Стрижено!
— Брито!
Вяло кинул жезл. Оглянулся нехотя: царевич на полу. Алое пятно. Почему? Пятно растет…
Вот она — та, ночная жилка: «стрижено — брито»…
Челядь прибывала. Зевнул. Ушел в терем к царице — к шестой жене.
3. Халтурщики
Царь Иван Васильевич выпил полный кафтан пенистого каравая, который ему привез один посол, который хотел получить товар, который царь продавал всегда сам во дворце, который стоял в Кремле, который уже тогда помещался там, на месте, на котором он стоит теперь.
— Эй, человек! — крикнул царь.
— Чего изволите, ваше благородие? — еще из хоромы спросила уборщица, которую царь вызвал из которой.
— Меня кто-нибудь еще спрашивал?
— Суворов дожидается, генерал. Потом Мамай заходил— хан, что ли…
— Скажи, пускай завтра приходят. Скажи, царь на совещании в боярской думе.
Пока уборщица топала, спотыкаясь о пищали, которые громко пищали от этих спотыканий, царь взялся за трубку старинного резного телефона с двуглавым орлом. Он сказал:
— Боярышня, дай-ка мне царевича Ивана. Ага! Ваня, ты? Дуй ко мне! Живо!
Царевич, одетый в роскошный чепрак и такую же секиру, пришел сейчас же.
— Привет, папочка. Я сейчас с индийским гостем сидел. Занятный такой индеец. Весь в перьях. Он мне подарил свои мокасины и четыре скальпа. Зовут его Монти-гомо Ястребиный Коготь.
— Ас татарским послом виделся?
— Это со стриженым? Будьте уверены.
— Он бритый.
— Стриженый.
— Бритый!..
Царь Иван ударил жезлом царевича, который, падая, задел такой ящик, в котором ставят сразу несколько икон, которые изображают разных святых, которых церковь считает праведниками.
Туг прибежали царские стольники, спальники, рукомойники, подстаканники и набалдашники…
Каждый сам себе драматург
Драма
Для построения штампованной драмы берется хорошо проверенный сюжет (всегда один и тот же, независимо от среды и времени действия): кто-то чего-то не осознает, несмотря на то что ему все вокруг советуют осознать, — и так до третьего акта. А в третьем акте под влиянием кого-то или чего-то неосознающий начинает осознавать, вследствие чего возникают развязка и финал пьесы.
Попробуем воплотить эту схему в различных социальных средах.
Колхозный вариант
Не осознает, разумеется, председатель колхоза. Чего не осознает? А это в зависимости от географического положения данной артели. Бели колхоз расположен выше 56-й параллели или в Сибири, то недопонимание со стороны председателя может относиться к таким сельскохозяйственным культурам, как кукуруза или лен: если, мол, сеять их, то колхозу будет хорошо. А председатель упорно не сеет сам и другим мешает сеять… Южнее 56-й параллели речь пойдет о свекле, а ниже 50-й параллели сюжет пьесы строится на хлопке и рисе.
В третьем акте предколхоза осознает, что надо сеять то, что по его вине не сеялось, — осознает под влиянием одного из следующих факторов:
1) приехал сын-передовик из областного центра после прохождения курсов по переподготовке, и он разъясняет отцу:
2) председатель влюбился в передовичку Маланью, и она ему разъяснила;
3) председателя сняли, а его преемник посеял, и главный герой, то есть снятый председатель, понял, так сказать, задним числом, что надо было сеять.
Существенно также, чтобы диалог пьесы соответствовал ее основной окраске. Колхозный диалог пишется с реминисценциями во вкусе крестьянской речи прошлого, однако пересыпается современными словечками.
Председатель. Нишкни, старуха, разве в том дело, что навоз загнил? Душа у меня преет, вот что!
Марфа. Ах, Назарыч! Кабы смогла я раскрыть твои глазоньки да повернуть тебя по новому-то шляху и вровень с тою техникой, что нам дадена от государства, так боле мне ничего и не надоть от ГЬспода Бога!
Возможны в диалоге варианты для южных республик с характерным национальным акцентом. Например, кавказский вариант:
Председатель. Ba! С каких пор женщина осмеливается указывать мужчине, что ему делать? Или ты захотела, чтобы я кинжалом отрезал твою косу, старуха?
Фатима. Ты можешь меня убить, Абдрахман, но от этого экономическое состояние нашего колхоза не улучшится. Только правильные севообороты выведут на путь счастья!
Председатель. Еще одно слово — и в ауле появится гроб с твоим телом, Фатима!
Зарубежная тематика
Основная схема сюжета остается прежней и в пьесах, действие которых происходит в капиталистических странах: некто — рабочий, мятущийся интеллигент или красивая (непременно красивая!) молодая женщина — сперва не осознает всех недостатков капитализма, а к третьему акту начинает осознавать. Повод перековки — личные неприятности. Но лучше, если к этому добавить прямые высказывания лиц, осознающих уже в первом акте. Диалог в пьесах из заграничной жизни дает интересные возможности, ибо каждая страна, каждый язык обогащает пьесу характерными словечками. Например, в скандинавских пьесах существует определение «фрекен», что означает по-русски «барышня». Казалось бы, ну и что особенного? А вы убедитесь сами, сколь украшает разговор это нехитрое словцо:
Густав. Нет, фрекен, этого я сделать не могу…
Дагмара. А если я вас попрошу?
Густав. Все равно, фрекен, я не могу идти против своих убеждений.
Дагмара. Значит, вы меня не любите?
Густав (с укором). Фрекен!
Дагмара. Да, да, и не пытайтесь меня уверять! (Уходит.)
Густав (горестно вздыхая, вслед ей). Эх, фрекен, фрекен…
Теперь представьте себе: чего бы стоил приведенный выше диалог, если выбросить из него колоритное слово «фрекен»… То-то и оно!..
И в каждом языке есть такой талисман. Например, в английском языке — «сэр» или «мэм» (для дам). В итальянском, испанском, португальском — «синьор», «синьора», «синьорита»…[24] В польском языке хорошо работает в смысле местного колорита манера обращаться к собеседнику в третьем лице. Например:
Ковальский. Пан не хотел бы пройти со мною до полиции?
Дышмак. К огорчению пана, не имею времени.
Ковальский. А если я бардзо попрошу пана?
Дышмак. Я буду принужден отказать пану.
Ковальский. Тогда я возьму пана за панский шиворот и потащу пана!
Дышмак. А не хочет ли пан схлопотать по морде?
Ковальский. Ну, ведь я тоже в силах наподдать ногою под панский зад!
Дышмак. Пусть пан только попробует! Тогда пан немедленно проедется по мостовой панской харей!
Играют в тексте таких пьес и сравнительно простые выражения. Например, французский язык богат междометиями: напишите, допустим, начало реплики в пьесе из французской жизни: «О-ля-ля, мадам Мишо!» — и дальше можете говорить что угодно — все равно будет очень французисто.