Страница 112 из 125
Именными песочными часами наградить машиниста скорого поезда «Владивосток — Москва», а также повысить в звании старшего лейтенанта, так убедительно сыгравшего роль рессоры трактора «Беларусь»!»
Задание выполнено! Кайф пойман! Если и дальше мы будем так работать, мы их всех изведем, товарищи!
Владимир Новиков
(р. 1948)
Людмила ПЕТРУШЕВСКАЯ
Выбранные места из букериады
Вот такую я сценку написала с полным критицизмом в свой адрес и с полной объективностью…
Умоляю вас, не читайте этого никогда, никогда!
Меня звали на бренной земле Анна, я никому не желала зла, всех любила и вела себя как английская королева.
Но четыре аборта на полставки исключительно по причине безумных и чистых надежд плюс два стакана чая с сахаром и с мордобоем плюс солнышко мое с ненаглядной попкой плюс отчаянье на продавленном диване плюс два гонорара к майским и октябрьским, которые тут же ушли на такси, — это же сумасшедшая цифра!
А тут еще в мою святая святых входит без спросу один хмырь, кодовое название — читатель. После признаний в любви, коварных комплиментов и клятв в верности до гроба этот типичный искатель московской прописки с гнилыми зубами и задатками педераста оскорбительно намекает, что весь этот ад, этот кошмар, эта пытка душевная становятся под моим пером устойчивым литературным приемом. Я спорить не стала, потихоньку позвонила от дуры соседки и сдала негодяя прямо в Кащенко, где ему самое место.
— Господи! — возопила я. — Годами не видеть в жизни ничего, кроме кромешного ужаса! Должна же, должна, должна быть за это какая-то награда!
Фридрих ГОРЕНШТЕЙН
…Мне уготована иная судьба — жениться на России, на этой тысячелетней изнасилованной вдове.
Зовут меня Гоша Иудышев, и для начала я должен, по-видимому, подробно и обстоятельно рассказать, когда и в каких исторических условиях я родился. Если быть совершенно точным, родился я еще в прошлом веке, и жизнь мне дал известный в ту пору беллетрист Ф. Д., вытащивший меня на свет из моего подполья. События, тогда со мною происшедшие, хорошо известны, и напоминать о них здесь я не считаю нужным. Однако для полного осуществления и разрешения идеи мне, признаюсь, все-таки не хватало места, которое я получил лишь сто лет спустя после того, как благодетель мой писатель Ф.Г. с присущей ему щедростью предоставил в полное мое распоряжение около восьмисот пятидесяти страниц романного текста.
Из своей петербургской каморки я перебрался в провинциальное общежитие, где, живя экономно, избегая мясных и рыбных консервов, воздерживаясь до поры от покупки черного двубортного костюма, стал терпеливо ждать, когда мир завертится вокруг меня, как вокруг своей оси. К этому, однако, не было никаких видимых оснований, и мне пришлось изрядно помаяться, пока великодушный автор не перевел меня в столицу, где я сделался осведомителем компетентных органов. Свою деятельность я осуществлял в тайных кружках, которые специально для меня были переброшены из времен «Бесов» во времена хрущевской «оттепели». Впрочем, впоследствии события, к коим я оказался причастен, были оценены как художественное пророчество, не важно чье — Ф. Д. или Ф. Г.
Между тем мне стали на каждом шагу плевать в лицо, и в соответствии со своим литературным архетипом (Иуда, Свидригайлов, Смердяков) я вознамерился свести счеты с жизнью путем самоубийства. Но автор отговорил меня от подобного шага и убедительно попросил дотянуть в качестве зловеще-символического художественного образа хотя бы до того времени, когда будет учреждена Букеровская премия.
Владимир МАКАНИН
«Для объема надо копать в сторону».
— «В какую?»
— «В какую хочешь. Это все равно. Но не вглубь…»
Было время, когда лаз расширился, и туда полезли все кому не лень. Но потом дыра снова стала узкой, и в нее теперь попадают только по персональным приглашениям оттуда. С оплатой пролаза в обе стороны.
Ключарев заполняет таможенную декларацию и кладет ее в нагрудный карман рядом со списком покупок, которые необходимо сделать там.
Ключарев лезет. Ему трудно, фунт твердый. Столько сочинителей уже пользовались этим сюжетным ходом, но он по-прежнему остается негладким. И фразы идут такие шершавые, царапающие — читателю тоже нелегко будет пробираться.
Наверху сейчас худо. Телефоны-автоматы выведены из строя, в магазинах ничего не купишь, транспорт ходит нерегулярно. Да еще в автобус может ворваться внезапно группа людей и разуть всех, кто в «Саламандре». У Кабакова в «Невозвращенце», правда, было еще покруче: там уже по Москве никто без собственного «калашникова» не ходил. Но Ключарев об этом не слыхал: с кабаковским персонажем там он не встречался — а в Москве кто кого когда видит? В общем, наверху царит типичная антиутопическая картина темного будущего.
А внизу — и врачи приличные, и лекарства, и магазинчиков полно, и все открыты.
Ключарев лезет.
Но на этот раз внизу его ждет неприятная неожиданность. Никто не говорит по-русски. С витрин книжных магазинов исчезли книги о Ключареве.
Наверное, это сон. Ключарев пытается себя ущипнуть и вдруг понимает свою ошибку. Он лез туда, а премия теперь присуждается здесь. Он устал, он может опоздать. Но, собрав последние силы, он лезет наверх.
Владимир СОРОКИН
— Друзья, без паники, без паники! — Ребров встал, подошел к Александре Олеговне. — Мама, у нас для тебя есть подарок, который ты должна получить в уходящем 1990 году.
— Что это за подарок?
— Без суеты! — Ребров встал позади старушки. — Мама, закрой глаза.
Старушка закрыла глаза. Ольга взяла ее за левую руку, Штаубе за правую, Ребров вынул из кармана удавку, надел на шею Александры Олеговны.
Над русским лесом и поднятой целиной плыли облака заре навстречу. Позади остались клятва, жатва и битва в пути, но беспокойные сердца бились до конца. Иудышев не спеша достал из кармана белого халата пачку концептов, распечатал ее, нажал на гашетку и перевел структуру в режим соцарта.
— Были, конечно, неувязки, но все-таки мы астафьевских обставили, — с веселой хитринкой в усталых глазах проговорил он. — Верной оказалась установка на яросвет, перемат и капиталистическое. Премия Букера будет за нами.
Сидевшие у костра Анна, Лида, Ключарев и Лизавин дружно зааплодировали. Решено было по такому случаю устроить сабантуй. Открыли сундучок с Милашевичем, нацедили из старика литр крови, чокнулись. Закусили неприличным.
Дожевывая копченый орган, Иудышев вдруг помрачнел и судорожно выпалил:
— Но есть информация, что засевшие в сферах вредители намереваются сдернуть с романа «Сердца четырех» завесу легендарности и таинственности.
— Как? — растерянно пролепетала Лида.
— А так. Опубликуют его — и все.
— Это гадко! — воскликнула Анна. — Надо же все-таки быть порядочными людьми.
Ключарев заплясал вокруг костра, выкрикивая:
— Мене, альфа, текел, бета, фарес, си-бемоль, бир манат, пуэр, веспер, твою мать!
— Тешил охолп отсорп никорос! — вторил ему Лизавин.
Из леса показался читатель.
— Хватайте его! — приказал Иудышев. — Знаешь, сволочь, что мы сейчас с тобой сделаем?
— Опять публично испражняться станете? — грустно спросил читатель.
— Хуже! Мы тебе дырку в голове просверлим, и туда…
— Да не боюсь я, — с неожиданной дерзостью отпарировал читатель. — Я боюсь только одного: когда мне скучным чтением все мозги заси… загрязняют. А ваши чернушные надуманные кошмары все равно бледнеют перед простой уголовной хроникой.