Честное пионерское! 2

— Вот, — сказала она.

Бросила на стол коробку (не удосужилась прикрыть её содержимое крышкой, что не походило на обычные действия «правильной» и аккуратной Нади), принесла свою находку мне.

— Открой, — велела Надежда Сергеевна.

Я взял документ в руки — опознал свидетельство о рождении (старого, советского образца). Надя скрестила на груди руки, поёжилась, будто замёрзла. Вновь закусила губу, затаила дыхание. Я послушно выполнил её просьбу — заглянул внутрь тонкой книжицы. И обнаружил, что Мишина мама вручила мне документ своего сына (теперь — это мой документ). Я прошёлся глазами по ещё не выцветшим строкам, заполненным далеко не каллиграфическим почерком. Полюбовался на синюю печать. Ожидаемо не обнаружил штамп о выдаче паспорта, какой красовался в моём прошлом свидетельстве о рождении.

Взгляд задержался за графу «Родители». Потому что в графе «отец» я не нашёл ни имени, ни отчества, ни фамилии Мишиного отца — лишь жирный и безликий прочерк. Я удивлённо хмыкнул, вновь пробежался взглядом по строкам в документе. Воскресил в памяти уже озвученную Надей раньше дату Мишиного рождения (теперь буду созывать гостей весной), взглянул на свою «национальность» (та совпала с предыдущей). Последними тремя цифрами в номере документа были семёрки (я посчитал это хорошим признаком). Взглянул на Мишино отчество и снова перевёл взгляд на толстую линию после слова «отец» — её словно выводили «с удовольствием».

— Вот значит почему мы не получаем алименты, — пробормотал я.

Надя кивнула — обречённо, будто выслушала приговор.

— Мишутка, я не говорила тебе: не знала, как тебе об этом сказать…

Надежда Сергеевна дёрнула поникшими плечами.

— Он сказал, что таких… с такой болезнью, как у тебя, у него в роду никогда не было, — сообщила она. — Сказал, что я… что я тебя «нагуляла». Подал на меня в суд.

Надя смотрела поверх моей головы — будто о чём-то вспоминала.

— А я ведь никогда!.. Честное слово! Мне ведь не нужны были другие!..

Мне показалось, что Мишина мама говорила не со мной.

Надя обняла себя руками.

В её глазах блеснули слёзы.

— А я подумала: если мы ему не нужны, — сказала Надежда Сергеевна, — то и он нам не нужен. Лучше у тебя не будет никакого отца, чем… такой.

Она усмехнулась — невесело. Заглянула мне в глаза.

— Он — твой отец, Мишутка, — произнесла она. — Не сомневайся в этом. Что бы тебе ни говорили… что бы он тебе ни говорил — верь мне… пожалуйста.

Надя шмыгнула носом (привычка Вовчика добралась и до неё).

— Тогда, на суде, я сказала другое: обиделась, рассердилась, проявила гордыню. Глупая малолетняя дура! Не знаю, простишь ли ты меня за это, сынок.

Надежда Сергеевна всхлипнула.

Я выбрался из кресла, обнял Мишину маму за плечи.

— Ты правильно тогда поступила, мамочка, — прошептал я ей на ухо. — Он мне не отец. И никогда им не был — так… обыкновенный донор. Ты ошиблась не на суде, а когда полюбила того урода. Любовь зла — полюбишь и козла. Важно только от того козла вовремя избавиться.

Пальцем вытер с Надиной щеки слезу.

— За Солнцева-то замуж выйдешь? — спросил я.

Надежда Сергеевна неуверенно кивнула.

— Выйду, — сказала она.

— Вот и замечательно. Он будет тебе нормальным мужем. Не таким, как тот… залётный товарищ.

Я погладил Надю Иванову по влажной щеке.

— Ты… правда так думаешь? — спросила Мишина мама.

— Правда, — сказал я. — Немедленно прекрати плакать. Идём лучше пить чай. Как тебе такое предложение? Сегодня можно и наплевать на диету — в честь праздника. Тем более что замуж мы тебя уже почти выдали — до свадьбы не успеешь поправиться. Надеюсь только, что вы с па… с Виктором Егоровичем не слопали без меня весь торт.

Утром на углу дома меня дожидался весь мой пионерско-октябрятский отряд. На груди у мальчиков блестели значки, на шее у Каховской алела косынка. Вовчик и Павлик Солнцев спорили (говорил в основном рыжий), а Зоя Каховская с видимым интересом прислушивалась к разговору мальчишек. На улице похолодало — я впервые (за сентябрьский отрезок учёбы) порадовался, что от нас требовали являться на уроки в полном наборе школьной формы: сегодня куртка пришлась кстати. Я поправил на плече лямку сумки, зажмурился от ярких бликов на оконных стёклах, посмотрел на бурно жестикулировавшего Вовчика и на его хмурого оппонента. Подобные сцены я наблюдал не впервые — видел их по утрам часто.

Благодаря истории о Гарри Поттере (превратившейся с моей подачи в едва ли не бесконечную) Павлик Солнцев влился в ряды любителей чтения. Со своим приятелем Валерой Кругликовым он ходил на тренировки — в школу по утрам он направлялся вместе с нами (Кругликов учился в восьмой школе). Я невольно вспомнил, как когда-то в этот же день я шёл на уроки (тогда — в гордом одиночестве). То был последний относительно спокойный день моей учёбы в ставшей когда-то ненавистной для меня семнадцатой школе (потому что школьники и учителя тогда ещё не шептались о том, что мой отец убил Оксану Локтеву). А уже со вторника двадцать пятого сентября моё пребывание там походило на сплошной кошмар.

Громко захлопнулась за моей спиной дверь подъезда. Она будто подала сигнал о моём появлении. Дети синхронно повернули головы, увидели меня — замолчали. На лицах школьников расцвели радостные улыбки — будто у малышей в детском саду, за которыми явились родители. Улыбнулся и я — искренне: действительно рад был сегодня видеть троицу своих малолетних приятелей (к тому же меня с момента пробуждения не покидало хорошее настроение). Под присмотром трёх пар глаз я прошагал вдоль дома. Пожал детям руки (в том числе и Зое). Поинтересовался темой сегодняшнего утреннего спора. Зоя пренебрежительно махнула рукой. Павлик Солнцев иронично хмыкнул. Вовчик возмущённо надул щёки.

— А чё они мне не верят⁈ — сказал рыжий. — Я им уже час доказываю, что вчера девку из нашей школы убили! В девятиэтажке она жила — той, которая рядом с «Гастрономом». Моему брату вечером позвонили друзья. Катька из его ансамбля в той девятине живёт. Батя сказал, что Ванька сразу туда рванул. А домой брательник вернулся ночью. Я сегодня утром с ним болтал. И всё узнал. А чё? Стал бы Ванька мне врать⁈ Он сказал: та девка училась в девятом классе. Он говорил, что она не сама померла — убили её. Вчера. Это точно, Миха! Я не вру! Честное слово!

Возмущённый третьеклассник снова взглянул на Зою и Павлика.

— Правду вам говорю: убили её! — повторил он.

Каховская и Солнцев недоверчиво усмехнулись.

Вовчик насупился.

— А они думают: я всё это придумал! — пожаловался он.

— А имя и фамилию той убитой девчонки ты знаешь? — спросил я.

Рыжий пожал плечами.

— Оксана… кажется, — сказал он. — А её фамилию… я у брательника не спрашивал.

Лямка соскользнула с моего плеча — я поймал сумку, не позволил ей коснуться земли, вручил её Вовчику.

— Сумку позже у тебя заберу, — проронил я.

Рыжий приоткрыл рот… но не успел меня ни о чём спросить.

Потому что я без всяких объяснений сорвался с места и побежал к школе.

На пороге учительской я столкнулся со своей классной руководительницей — едва не сбил её с ног (и чуть не получил дверью по лбу). Классная придержала меня за плечо, строго взглянула мне в глаза. Поинтересовалась, куда я так спешил. Я тяжело дышал после своего забега (не сбавлял скорость, пока не очутился в школе). С трудом выдавил из себя несколько фраз, перекрикивая громкую дробь собственного сердца. Ответил учительнице, что у меня «дела», что боюсь не успеть «их выполнить» и опоздать на классный час. Шумно выдохнул. Женщина ответила, что до урока ещё «прорва» времени. Зажала подмышкой классный журнал, посторонилась — впустила меня в кабинет. Я послушно переступил порог, но тут же обернулся: проводил учительницу взглядом.