Страница 49 из 84
А что он оставил ей? Дом, которым она владела, находясь в нем одинокой пленницей, без надежды обрести поддержку мужчины. О, как ей хотелось, чтобы рядом был мужчина и наступил конец тоскливому одиночеству. Временами Рия была готова послать дом ко всем чертям, отправиться в коттедж в лощине и предложить себя Толу, став для него пусть всего лишь очередной женщиной. Разум подсказывал, что это неплохой выход из положения: она стала бы его женщиной и сохранила бы дом. Что же ее останавливало? А в самом деле, что?..
Глава 3
В Рождественский день, в час пополудни, Диана Галлмингтон сидела перед туалетным столиком и при свете стоявших по его углам двух небольших канделябров, придирчиво вглядывалась в зеркало. Она провела пальцами по своим редким, мягким белым волосам и подняла глаза на отражение стоявшей за ней женщины.
– Сегодня утром я выгляжу совсем неплохо, как по-твоему, Хобсон?
– Да, мадам, вид у вас очень бодрый.
– Так всегда бывает в холодную погоду. Холод прибавляет мне живости. Когда-то давным-давно мальчишки вываляли меня в снегу. Такая погода как раз для меня. Дай парик.
Как только Джесси Хобсон осторожно надела парик на голову хозяйке, отражение в зеркале неузнаваемо преобразилось. Собранные в высокую прическу каштановые волосы, казалось, приподняли морщинистую кожу, разгладив ее на широком, с крупными чертами, лице Дианы. Она словно сбросила десяток лет от своих восьмидесяти двух. Теперь лицо больше соответствовало бодрому, далеко не старческому голосу.
– Вот, Хобсон, и еще одно Рождество наступает. – Диана посмотрела на женщину, возвышающуюся над ней в зеркале. – Я сомневалась, что мне удастся его дождаться.
– Впереди у вас их еще будет много.
– Ах, оставь, Хобсон. Ты же знаешь, меня всегда бесит, когда тебя тянет сказать что-либо подходящее случаю. Сколько раз повторять тебе одно и то же. Разверни меня к окну, думаю, вся орда появится с минуты на минуту.
Джесси Хобсон послушно повернула кресло на колесиках и подкатила к окну.
– Снег пошел, мадам, – проговорила она, пошире раздвигая бархатные шторы.
– Да, вижу, – откликнулась Диана. – Жаль, что он не пошел ночью. Тогда дорогу бы замело, и им пришлось бы идти пешком. – Она повернула голову, и камеристка увидела на лице хозяйки лукавую улыбку.
– О, мадам, – произнесла Хобсон.
– Ох уже эта дурацкая церемония. У меня кровь вскипает, и не только сегодня, а каждое воскресенье. У этой женщины не больше христианских чувств, чем у удава. В чем она сегодня одета?
– Сегодня миссис Галлмингтон в синем бархате, мадам.
– Синий бархат? Это что-то новое.
Старая дама обернулась к камеристке, которая прослужила у нее более тридцати лет и пользовалась ее полным доверием.
– Ты не расслышала этот вопрос, знаю, что не можешь на него ответить. Но я в который раз задаю его, и в который уже раз спрашиваю себя: как моего сына с его внешностью и положением, который мог выбрать себе пару в любом графстве, угораздило жениться на этой мегере с маленькими злыми глазками, да еще и ханже. Ты знаешь, Хобсон, мне всегда не нравились маленькие женщины.
– Я тоже маленькая, мадам.
– Ах, Хобсон! – Тонкая рука в голубых прожилках вен взметнулась в протестующем жесте. – Ты понимаешь, о чем я. Маленькие женщины бывают разные, у этой ум так же скуден, как и тело. Кем бы она теперь была, не женись на ней мой Энтони? Жила бы, скорее всего, старой девой в каком-нибудь крошечном имении, где-нибудь в глуши, в Нортумберленде. Но почему? – Старая дама недовольно поморщилась и повторила: – Почему он на ней женился? Если бы он выбрал ее двоюродную сестру Эмили, мать Лоуренса, я бы еще могла понять. Она была недурна собой. А Лоуренс сегодня тоже с ними отправился, ты не знаешь?
– Я видела, как утром он разговаривал в аллее с мисс Мей.
– Ты хотела сказать, что видела, как на аллее мисс Мей досаждала ему разговорами. Мей – наглая девчонка! Святая, вся в мать, но бесстыжая.
Обе тихонько рассмеялись.
– А вот и они, смотри, экипажи подъехали, – воскликнула пожилая дама. Она наклонилась поближе к окну и наблюдала, как два экипажа и три открытые повозки проехали мимо западного крыла, находившегося в ее полном владении. Экипажи остановились у стороны парадного входа, а три повозки направились к конному двору.
– Приготовимся к представлению, – хмыкнув, проговорила Диана. – Сегодня я должна быть при полном параде. Давай скорее диадему и все остальное. Затмить эту маленькую мегеру блеском драгоценностей – единственная радость, что у меня осталась.
Джесси Хобсон направилась за шкатулкой с драгоценностями, хранившейся в резном комоде в дальнем конце комнаты.
– Ты тяжелее сегодня ступаешь. Что, ноги сильно болят? – участливо спросила хозяйка.
Джесси Хобсон вернулась со шкатулкой и, поставив ее на туалетный столик, тихо ответила:
– Да, мадам, в последнее время они не дают о себе забыть.
– Что же ты молчала?
Джесси улыбнулась про себя. Эта властная женщина могла быть доброй и заботливой, но становилась слепой, как крот, если не хотела поступаться своими удобствами.
– Следует сделать соляную ванну для ног.
– Делала, мадам.
– Я приглашу Притчарда, чтобы он их осмотрел.
– Нет смысла, мадам. Он говорит, что ничем не может помочь. Все оттого, что подъем опустился.
– У меня такого не бывало.
Джесси снова улыбнулась про себя. Еще бы у нее это бывало. Ей же не приходилось часами кому-либо прислуживать стоя. Ей не приходилось бегать с поручениями в другой конец дома, для чего надо было сначала пройти одну галерею, попасть в основную часть здания, потом – другую галерею и спуститься по длинной винтовой лестнице. Такое путешествие случалось проделывать по десять раз в день на протяжении многих лет. Только три года назад в доме появился мальчик-посыльный, он теперь и бегал с поручениями по всему дому.
Двадцать минут спустя миссис Галлмингтон оглядела себя в зеркало и заявила с усмешкой:
– Смешно! Я нарядилась, как на бал. Ничего, все как надо. Я готова.
Джесси Хобсон подошла к двери и отдала распоряжение стоявшему за ней мальчику в зеленой ливрее. Затем шире растворила дверь, вывезла кресло с хозяйкой из комнаты и покатила его по шикарному коридору до первой галереи, выходившей в просторный холл, из которого лестница вела вниз. Они миновали эту лестницу и через выкрашенные в серый цвет двери, которые распахнули лакеи, попали во вторую галерею и по ней добрались до главной лестницы. Здесь два лакея заняли свои места по обеим сторонам кресла, подняли его и, двигаясь боком, снесли вниз по лестнице в холл.
Когда кресло опустили, Джесси снова заняла свое место. Но не сразу покатила его дальше: хозяйка придирчиво осматривала слуг, две шеренги которых вытянулись через весь зал от обитых зеленым сукном дверей, ведущих в ту часть дома, где располагалась кухня с подсобными помещениями, и до дверей гостиной. Под ее взглядом женщины приседали, мужчины почтительно склоняли головы в приветствии.
Двойные двери гостиной были раскрыты. В центре комнаты красовалась рождественская елка. У елки стоял сын старой дамы, Энтони, сорока восьми лет, высокий, крепко сложенный, со светлыми волосами, голубоглазый. Рядом в кресле сидела его жена Грейс, невысокая, темноволосая. Ее круглое лицо с серыми, глубоко посаженными глазами, возможно, когда-то было привлекательным.
По другую руку от Энтони стоял его двадцатидвухлетний сын Стивен, внешне очень похожий на отца, но полная противоположность ему по характеру. Рядом со Стивеном, с высокомерным выражением на лице, скучала его девятнадцатилетняя сестра Мей, стройная, высокая блондинка, не похожая на мать ни лицом, ни фигурой.
По другую сторону от елки, рядом с пустым креслом, стоял молодой человек по имени Лоуренс, который для большинства был братом Стивена, Мей и двух младших детей. На самом деле он являлся сыном троюродной сестры Грейс Галлмингтон. По воле женщины, которую он называл бабушкой, Лоуренс воспитывался в этом доме и долгие годы верил, что он тоже один из Галлмингтонов. Юноша был среднего роста, смуглый и худощавый. Его темные глаза привлекали своей глубиной, нос у него был прямой, рот немного великоват.