Страница 1 из 7
A
Времени остается все меньше, герои опутаны паутиной лжи. Павел задыхается от боли, переживая по новой свою жизнь. Тина готовится к ритуалу, который всех спасет. Тень смеется над попытками глупых людишек избежать своей судьбы. Кукловод продолжает дергать за ниточки, но что будет, если одна из них оборвется.
Сцена 1. Отцы и дети
Сцена 2. По ту сторону воспоминаний
Сцена 3. Побег
Сцена 4. По ту сторону воспоминаний
Сцена 5. Сила слов
Сцена 6. По ту сторону воспоминаний
Сцена 7. Визитка
Сцена 8. Любовь матери
Сцена 9. По ту сторону воспоминаний
Сцена 10. Цели у всех свои
Сцена 11. По ту сторону воспоминаний
Сцена 12. Чужая правда
Сцена 13. Цена гармонии
Сцена 14. Подбирая хвосты
Сцена 15. Сделка
Сцена 1. Отцы и дети
— Ну, давай знакомиться! Меня Вадимом звать, а ты Пашка, да? — протягивая широченную ладонь, с улыбкой произнёс мой отец, которого я видел в первый раз в жизни. Ладонь оказалась влажная и холодная, я пожал её из вежливости и тут же незаметно вытер руку о штанину.
— Чего такой задохлик? Каши мало ешь, наверно? Сколько тебе? — спросил он.
— Шесть, — буркнул. — А вам? И почему вы такой громила? Каши переели?
Мама, стоящая позади меня, недовольно вздохнула, а Вадим громогласно засмеялся, разбрасывая брызги слюны. Мне казалось, что если хоть капля приземлится на меня, то с кислотным шипением прожжёт одежду и кожу.
— Громила? Это ты ещё моего братца не видел! — вытирая рот рукавом, заметил Вадим.
Я поморщился и отвёл взгляд к зеркалу на стене. В нём отражалась мама.
Она стояла позади, вцепившись в ручку моего чемодана, и была бледная, словно свежий воздух деревни, вместо того чтобы дарить силы, вытягивал из неё последнее. На её лице время от времени проступала растерянная улыбка, за которой пряталось желание поскорее вернуться в привычный город. Я знал это, потому что сам чувствовал себя так же.
Мама у меня — красивая, тоненькая, с хрупкими локотками и запястьями, глаза у нее большие, всегда блестят, точно она вот-вот заплачет, портит её только нос, он чуть красный — это от сигарет, из-за них же от мамы утром и вечером несёт табаком, точно от продавщицы из ларька. А так — точь-в-точь принцесса, только пышного платья не хватает.
— Ну что, Пашка, беда нас свела, да мы её обведём! — хохотнул Вадим, хлопая меня по плечу своей лапищей. Неприятно пахнуло томатом и рыбой. Голос у Вадима был настолько громкий, что хотелось заткнуть уши пальцами. — Будешь по хозяйству помогать! Дрова колоть умеешь? Хотя куда там, ручки совсем слабые. Небось, мамка пылинки сдувала? Но это ничего, были бы кости, а мясо нарастет! Ладно, ты тут осмотрись пока, а нам с твоей мамой надо взрослые дела обсудить.
Он выжидательно посмотрел на маму. Та поставила чемодан к стене и, кинув на меня странный взгляд, вышла во двор вслед за Вадимом.
Я остался один. Делать было нечего, и я решил последовать совету отца и осмотреться. Это был его собственный дом, но это не такой дом, как в журнале или в телевизоре, а одноэтажный бревенчатый карлик, со скрипучим полом и низким, чёрным от копоти потолком. После нашей просторной городской квартиры здесь хотелось раздвинуть напирающие стены, включить поярче свет, а главное, вызвать наряд уборщиц.
Дз-зюк, дз-з-зюк… в окно билась сердитая муха. Над рыжей от грязи плитой кружили мошки, а в углу на тумбе валялась пустая упаковка с оскаленной крысой на этикетке. Я прочитал название и от страха мурашки побежали по спине: “Крысиная смерть”.
Стараясь ни на что не смотреть, я осторожно подошёл к окну. Больше чем жуткого дома, я боялся оставлять маму наедине с мужиком, похожим на людоеда из плохой сказки. Мама просила называть его “папа”, но я уже пообещал себе, что ни за что не буду этого делать. Он чужой нам. Лучше бы мы остались дома. Вздохнув, я посмотрел в замызганное окно.
Вадим как раз пытался взять маму за руку, и она, к моему возмущению, позволила.
Они выглядели как красавица и чудовище из мультика, только в жизни именно у мамы — большая квартира, машина, загородной дом, а у чудовища… у чудовища теперь был я. Мама передала Вадиму пухлый конверт, тот горячо отказался, и тогда мама положила его на скамейку возле дома и повернулась, кажется, собираясь уйти. Только тут я понял — всё правда. Она хочет меня оставить… в чужом доме, с этим косматым чудовищем!
Слезы сами брызнули из глаз. Размазывая их по лицу, я выскочил на улицу и что было сил закричал:
— Мама! Мамочка! Подожди. Не уходи…
Она смотрела словно сквозь меня и улыбалась своей пустой улыбкой:
— Ну, что ты, Пашенька, мы же вчера всё с тобой обсудили. Ты же знаешь, нельзя иначе.
Хотелось броситься ей на шею, хотелось плакать пуще прежнего. Но мама не любила проявлений чувств, а я боялся её расстроить. Ведь мама болела. Мне не говорили, чем, но ей надо было куда-то ехать, чтобы лечиться, и меня взять было никак нельзя, но я всё-таки на что-то надеялся. Шептал, едва не плача:
— Не оставляй, прошу. Мне здесь не нравится. Я хочу домой. Вместе с тобой!
— Это ненадолго, обещаю, — улыбалась она. — Меня очень скоро вылечат, это совсем не опасная болезнь, я буду много отдыхать и думать о тебе. Будь хорошим мальчиком, иначе я тоже стану плакать, ты этого хочешь?
Я отрицательно покрутил головой, и она коротко меня обняла, поцеловала в лоб сухими губами. Затем кивнула на прощание моему отцу и села на заднее сидение ожидающего её автомобиля. Водитель нажал на газ, и машина тронулась с места.
Мама помахала в окно, но даже не обернулась. Я знал это, потому что вместо лица видел только её затылок. Она никогда не любила прощаться, даже если на минутку выходила в магазин, и я привык, но почему-то сейчас очень хотелось, чтобы было иначе.
— Ну что, Пашка, пойдём, чая похлебаем, о себе расскажешь, — позвал Вадим, когда машина скрылась за поворотом. — Я уже и со школой договорился, там много ребятишек, подружишься с кем-нибудь.
— Не люблю чай, — сказал я тихо. Мне не хотелось никуда идти с этим человеком, не хотелось ничего ему рассказывать.
— Люблю — не люблю. Это ты для мамки прибереги, когда вернется. А тут тебя спрашивать не будут, выпьешь как миленький и чайным пакетиком закусишь, если надо будет, — со смешком ответил Вадим. — Давай, нечего стоять на дороге. Вечером к нам гости зайдут, познакомишься с соседями, они все люди добрые, тебе понравятся.
Он показал мне мою комнату, вернее каморку возле туалета. А потом я пару часов слушал истории Вадима о пьяных похождениях, которые он рассказывал тоном умудренного жизнью философа.
Когда стемнело, к отцу в дом ввалилась орава соседей. У всех были загорелые лица, у женщин — круглые как блины, у мужчин — по-лисьи узкие или квадратные, как лопаты, с блестящими от пота лбами и юркими поросячьими глазками. Едва зайдя, гости с любопытством принялись крутиться вокруг меня, вглядываясь, теребя за одежду и волосы, задавая ничего не значащие вопросы, точно я — спустившийся с неба инопланетянин. Потом, рассевшись за стол и меня посадив рядом, они затарахтели, закудахтали, обмусоливая новость.
“Малой-то точно от тебя, Вадим? Хотя глаза похожи, вон, чернющие. А костью в мать пошёл, совсем задохлик. А бледный какой! Эй, малой, тебя мамка в подвале держала что ли?”
“Про папу-то тебе рассказывали чего? Небось, одно плохое? Ты должен знать, что это мама тебя от отца прятала, а он всегда увидеться хотел!”
“А от чего мамка евонная лечится? Наверное, кукушку на место ставит. Пашка, чего смотришь, как волчонок?”
“Помяните моё слово, за ним мать теперь и не вернётся никогда. Сбагрила и рада. Правильно, богатенькие только с богатенькими семьи строят, зачем им залётный”.