Страница 2 из 16
Сама Айбала, если и догадывалась о планах матери, никогда с ней об этом не говорила. Когда Шуше в первый раз взяла ее с собой на роды (Айбале тогда только исполнилось семнадцать), она ничем не помогала, просто молча стояла в отдалении и, сжав губы в тонкую ниточку, сосредоточенно наблюдала за процессом. Когда роженица принялась кричать особенно громко, извиваясь от боли и норовя пнуть Шуше ногой, Айбала внезапно подошла к нарам и положила обе руки на выпяченный живот страдалицы. Та как-то сразу успокоилась, перестала кричать, задышала тише и только стонала сквозь зубы, когда накатывала особенно сильная схватка. Ребенок родился меньше чем через час, Шуше принимала его сама. Айбала вновь отступила в глубь комнаты, про нее на время забыли, но, когда рядом с родильницей положили спеленатое дитя, та вдруг вспомнила о прикосновении прохладных ладоней и принялась искать Айбалу взглядом, а найдя, разразилась потоком благодарных слов, отчего Шуше испытала одновременно гордость за дочь и невольную зависть к взявшемуся у той невесть откуда дару.
Так с тех пор они и ходили вдвоем: Шуше принимала младенцев, а Айбала смотрела и накладывала ладони. Она не могла объяснить, как это делает; она вообще была немногословной.
Со временем выяснилось, что Айбала умеет снимать не только родовую боль, но и любую другую: зубную, головную, ежемесячную женскую, даже ломоту в суставах.
Странность заключалась в том, что ее дар действовал только на посторонних женщин. Когда у Шуше прошлой зимой прихватило спину, да так, что она два дня разогнуться не могла, Айбала по нескольку часов просиживала у лежанки матери, держа ладони на ее пояснице, но легче Шуше не становилось. Спина неожиданно прошла сама, когда дойная корова, запертая в хлеву вместе с прочей живностью, внезапно вознамерилась умереть – вероятно, в сено попал крестовник[1]. Услышав из-под пола[2] утробное мычание и грохот коровьего тела, бьющегося в судорогах о стенки клети, Шуше подскочила и понеслась вниз, мигом позабыв про спину и прочие хвори. Корову удалось спасти, а спина с тех пор больше не болела. Но руки Айбалы были тут, безусловно, ни при чем.
Что до Меседу, то ее примерно раз в месяц мучили сильные головные боли. В такие дни она плотно занавешивала окно в спаленке, ложилась на топчан, покрывала лоб смоченной в холодной воде тряпицей и лежала, боясь пошевелиться: любое движение вызывало позыв исторгнуть из себя все съеденное. Айбала пыталась помочь сестре, но попытки эти не приносили облегчения. В конце концов Меседу заявила, что таково испытание, ниспосланное ей Аллахом, и любая попытка облегчить ее страдания есть не что иное, как противление воле Его, что само по себе грех, не говоря уже о сомнительной способности Айбалы заговаривать боль.
Однако роженицы аула не разделяли мнения Меседу. Их не волновало, откуда взялся у Айбалы ее дар, и, корчась в схватках, они вряд ли задавались вопросом насчет угодности их боли Всевышнему. Таким образом, за четыре года Айбала облегчила родовые муки не меньше сотни раз, причем большинству женщин – дважды, а нескольким особо плодовитым – даже трижды.
Роды Фазилат ожидали со дня на день и надеялись, что ребенок потерпит до окончания снегопада или, если снегопад пришел надолго (а старожилы предрекали именно это), то хотя бы до ослабления морозов. В самом деле, кому охота выбираться из теплого материнского лона в самый что ни на есть лютый холод? Однако ребенок решил иначе, поэтому младший брат мужа Фазилат, Цевехан Мяршоев, был отправлен к Галаевым с наказом привести не только повитуху, но и ее дочь.
Шуше и Айбала, укутанные накидками поверх пальто, в башмаках на толстой подошве, осторожно, нащупывая ногой каждую ступеньку под толстым слоем снега, спустились с крыльца во двор и вышли за калитку.
Вокруг была непроглядная тьма. Луна, если и рискнула появиться в эту ночь на небе, сразу спряталась за тучами и снежной завесой. Все соседи спали, ни в одном окне не горел даже слабый огонек. Повесив сумку на плечо и крепко прижав ее к боку, Шуше другой рукой подхватила Айбалу под локоть – не столько заботясь о дочери, сколько полагаясь на ее молодые, а потому более крепкие ноги и хорошее зрение. Хотя она и ходила этой дорогой тысячи раз, в такую ночь предосторожность не была излишней.
Путь предстоял неблизкий: на другой конец аула, по извилистым улочкам, мимо спрятавшихся за каменными оградами домов с плоскими крышами, многоярусными террасами спускающихся по склону крутой горы к узкому ущелью далеко внизу.
Весной и летом улочки давали желанную прохладу, укрывали от палящих лучей солнца, позволяли любоваться окрестными видами, щедро открывающимися с любой точки аула, и являлись средоточием местной жизни. На перекрестье каменистых тропинок останавливались женщины, чтобы обменяться новостями или обсудить свежие сплетни, в тупике крайней улочки, у родника, парни караулили девушек, а те, конечно, об этом знали, но всякий раз возмущенно вскрикивали и норовили натянуть на лицо край платка, который почему-то все никак не хотел натягиваться.
Осенью проливные дожди превращали землю в вязкую, скользкую жижу, и даже доски, проложенные от одного дома до другого, не гарантировали удачного прохода без единого падения. Грязь заносилась в каждый дом, и хозяйкам приходилось мыть полы по два, а то и по три раза на дню. Не помогало ничего: ни резиновые калоши, ни разостланные в сенях влажные тряпки, ни стародавняя традиция оставлять уличную обувь у входа.
Зимой снег выпадал редко, а если и выпадал, то быстро таял. Легкий морозец прихватывал надоевшую за долгие осенние месяцы грязь, и по улочкам можно было сносно передвигаться.
Однако в иные зимы долину и горы окрест накрывала непогода. Небо становилось рыхлым, низким, зловеще-темным. Это были даже не тучи, а непроницаемый покров, на исходе второго или третьего дня прорывавшийся снегопадом, который продолжался иногда до нескольких недель. Аул становился полностью отрезанным от села, расположенного в долине за ущельем, куда вела единственная дорога-серпантин. Такие зимы случались в этих краях примерно раз в десятилетие, и предугадать их было невозможно, разве что по разрозненным приметам, поэтому, пережив несколько таких зим, хозяйки теперь каждый год готовились к ним заранее, на исходе лета заготавливая больше припасов, чем требовалось для прокорма семьи и скотины. Еда зимой ценилась на вес золота и никогда не пропадала: самому завалящему овощу хорошая хозяйка находила применение.
В ауле был магазин, в котором продавали самое необходимое: спички, соль, сахар, муку, подсолнечное масло, маргарин и кое-какие крупы. Очень редко и почему-то только в теплое время года завозили консервы: говяжью тушенку в жестяных банках, рыбное месиво в томатном соусе или фасоль в собственном соку. Весть об этом разносилась по аулу еще до того, как грузовик, доставлявший из долины товары, можно было разглядеть невооруженным глазом. Директор магазина (он же – продавец, кассир, кладовщик и сторож) Коркмас Сулейманов понимал, что в ближайшие часы присесть ему не придется, когда видел внезапно образовавшуюся волнующуюся очередь из нескольких десятков женщин, которых некая неведомая сила сгоняла из домов на площадь; многие даже не успевали снять передники, а у некоторых руки были запорошены мукой. И точно: спустя четверть часа у магазина, взвизгнув шинами, лихо тормозил видавший виды грузовик с крытым кузовом, и Коркмас начинал приемку товара. Прежде чем разложить дефицитные банки на полках и распахнуть перед женщинами запертую на шпингалет дверь, он припрятывал коробку-другую в сарае, служившем складом, для своей матери, жены, тещи, двух замужних дочерей и вдовой сестры: негоже им толкаться в общей очереди, имея в родственниках директора магазина.
Консервы припасали к зиме и использовали, только когда все домашние припасы подходили к концу. Также закупали впрок масло, муку, соль и сахар. Если на аул обрушивалась метель и дорогу заносило снегом, доставка продуктов прекращалась и полки магазина стремительно пустели. Последней всегда заканчивалась соль, и тогда Коркмас вешал на дверь табличку с сердитой надписью: «Ничего нет! Закрыто!», запирал магазин и уходил домой – ждать следующего грузовика.
1
Крестовник – сорное растение, многие виды которого вырабатывают алкалоиды, концентрация которых может вызвать отравление у людей и животных.
2
В дагестанских аулах скотину зимой часто держат на полуподвальных этажах домов. Животные не только согреваются сами, но и отдают дому часть своего тепла, таким образом происходит его естественный круговорот.