Страница 1 из 12
Эдуард Хруцкий
Четвертый эшелон
© Э. Хруцкий (наследники)
© ИП Воробьёв В. А.
© ООО ИД «СОЮЗ»
Данилов
Москва. 10–15 января
Ветер разогнал облака, лопнувшие словно мыльная пена, и тогда показалось солнце, круглое и нестерпимо яркое. Пронзительно засиял снег на крышах, а окна домов стали багрово-красными, как при пожаре. Казалось, что горит вся улица сразу.
Данилов открыл форточку, и мороз клубами пара ворвался в комнату. Тонко и легко зазвенели шары на елке, резче запахло хвоей. На старом градуснике за окном ртутный столбик застыл между цифрами «девятнадцать» и «двадцать».
Январь начался круто. Почти бесснежный, солнечный и яркий, он принес в Москву мороз и безветрие. Иван Александрович подождал еще несколько минут и захлопнул форточку. Все, теперь елка будет пахнуть хвоей несколько часов, и этот запах, пробиваясь сквозь тяжелый дым папирос, напомнит ему сегодня о детстве и тихих радостях.
Теперь надо поставить на столик, рядом с креслом, пепельницу, положить папиросы, сесть поудобнее и взять книгу.
Пять дней назад его вызвал начальник МУРа. Идя по коридору и готовясь к предстоящему разговору, Иван Александрович перебирал в уме все возможные упущения своего отдела и мысленно выстраивал схему беседы, проговаривал всю ее за себя и за начальника.
Он рассеянно здоровался с сотрудниками других отделов, но мысленно уже вошел в знакомый кабинет и сел около стола в жесткое кресло, «на свое место», как шутили его ребята.
Бессменный секретарь начальника Паша Осетров встал, увидев входящего в приемную Данилова. Его новенькие погоны даже в тусклом свете лампы отливали портсигарным серебром.
– Прошу вас, товарищ подполковник, товарищ полковник ждет.
С той поры как в милиции ввели погоны и персональные звания, Осетров ко всем обращался только сугубо официально.
На столе начальника горела большая керосиновая лампа под зеленым абажуром, и от этого в кабинете было по-прежнему уютно.
– Разрешите?
– Заходи, Данилов, садись. – Начальник достал из ящика стола тоненькую папку. – Стало быть, так. – Он хлопнул ладонью по картонному переплету. – Знаешь, что это такое?
– Нет.
– Это точно, не знаешь. Пока. Здесь, Иван, все про тебя написано.
– Это кто же постарался?
– Гринблат.
– Из наркомата, что ли?
– Нет, Данилов, похуже.
– Оттуда? – Иван Александрович неопределенно махнул в сторону окна.
– Нет, там у тебя дружки нежные. Там за тебя генерал Королев стеной.
– Ну, тогда буду тонуть в пучине неизвестности.
– Как хочешь. – Начальник открыл папку. – Гринблат – профессор, светило в некотором роде. Он консультировал тебя во время медкомиссии.
И тут Данилов вспомнил здорового старика в золотых очках, к которому он попал на медкомиссии. У него был медальный профиль и кирасирские усы. Старик беспрестанно курил толстые папиросы и громогласно командовал врачами.
– Курите? – спросил он Данилова.
– Курю.
– Вредно. Надо бросить, если хотите дожить до глубокой старости.
– Так у нас вообще работа вредная. – Данилов покосился на пепельницу, полную окурков.
– Мне можно. – Профессор улыбнулся. – Какой же интерес запрещать другим, если во всем отказывать себе?
Данилову старик явно нравился. Он был весел и совсем непохож на врача.
– Ладно, – профессор протянул ему портсигар, – закурите, но помните, что с сердцем у вас неважно.
– Это как же понимать? Плохо или совсем плохо?
– Если бы было плохо, я бы вас отправил в госпиталь. Неважно. – Старик, прищурившись, посмотрел на Данилова. – Давно беспокоит?
– С сорок второго.
– Лечились?
– Нет.
– Плохо. Это совсем плохо. Я выпишу вам лекарства, расскажу, как их надо принимать. Только помните, раз начали лечиться, лечитесь. Вам, – профессор заглянул в историю болезни, – сорок пять лет. С вашим сердцем еще можно жить и жить, только его поддерживать надо. Ясно?
– Ясно, – грустно ответил Данилов, старательно пытаясь вспомнить мудреное название болезни.
Когда он подходил к двери, старик крикнул ему в спину:
– Отдых, слышите, подполковник, отдых!
– …Так вот, Данилов, – начальник полистал бумажки, – я в этом ничего не понимаю, но Гринблат настаивает на твоем отпуске. Я докладывал руководству, оно отнеслось с пониманием.
– То есть как это? – удивился Иван Александрович.
– А очень просто. Разрешено тебе отдохнуть аж целых десять дней. То-то. Видишь, какой ты у нас незаменимый, берегут твое здоровье. Сдавай дела и – марш домой.
– А как же?..
– А вот так же, мне генерал приказал: будет сопротивляться – домой под конвоем. Кому передашь отдел?
– Муравьеву. Зама вы же у меня забрали.
– Игоря выдвинем чуть позже, мы документы в кадры уже заслали.
– Хорошо, – Иван Александрович встал, – это дело. Парень расти должен, ему майора получать скоро.
– Странно у нас с тобой получается. – Начальник прикрутил фитиль лампы. – Как хороший оперативник, так его на руководство. Пошли бумажки, сводки, и кончается сыщик…
– Это вы обо мне?
– О себе.
– А-а.
– Что акаешь? Я ведь дело говорю.
– Не мы эти порядки устанавливали.
– Это точно. Так ты дела передай сегодня же и – домой. А я прикажу, чтобы тебя никто не беспокоил. Лежи читай, в кино ходи, в театр. Когда последний раз в кино был?
– В сорок третьем.
– А я до войны. Но тем не менее ты сходи в кино, отвлекись.
– Схожу, – неуверенно ответил Данилов.
– Бодрости не слышу в голосе, Иван. Радости нет.
– Отвыкли мы от отпусков. Вы говорите – десять дней, а что я делать буду, не знаю.
– Разберешься. Ну, счастливо, жене кланяйся, будет у меня свободная минута – заскочу. Есть дома-то? – Начальник многозначительно щелкнул пальцами.
– Найду.
– Вот и хорошо. Отдыхай, Данилов.
В комнате стало темно, но он не зажигал света. На это надо было потратить массу усилий: встать с кресла, дойти до окна, опустить светомаскировку, потом вернуться назад и зажечь лампу. Двигаться не хотелось. Хотелось сидеть, смотреть в окно, ставшее почти черным. В квартире поселилась непривычная тишина, только на кухне звонко падали в раковину капли из крана.
Ему было хорошо сидеть вот так, бездумно, расслабившись. Старое кресло, мягкое и просиженное, названное почему-то «вольтеровским», удобно приняло его в свое уютное лоно и, казалось, несло куда-то сквозь полумрак и квартирную тишину.
Нет. Вставать положительно не хотелось. Нечасто за последние годы он мог так вот отдохнуть. С утра после завтрака сесть в кресло, взять пухлый том Алексея Толстого и читать не переставая, не останавливаясь. Найдя особо удачную фразу, Данилов опускал книгу и повторял ее несколько раз, словно пробуя на вкус. И немедленно слова приобретали какой-то особый, дотоле непонятный смысл, звучали совершенно по-новому.
Он так и просидел до темноты, а когда читать стало невозможно, опустил книгу на колени, унесясь в далекий семнадцатый век.
Телефонный звонок был неожидан и резок. И пока Данилов шел к телефону, он подумал, что это первый звонок за весь день.
– Слушаю.
– Витя?
– Нет, скорее я Ваня.
– А Витю можно? – Женский голос был до предела игрив.
– Вот Вити-то у нас и нет.
Ти-ти-ти, – запела трубка.
Вот теперь надо закурить. Данилов нащупал пачку папирос, чиркнул спичкой и с удовольствием затянулся. Телефонный звонок словно разбудил его, вернул в привычный мир, разрушил связь времен, так прочно приковавшую его к царствованию Петра. Что и говорить, этот первый за многие годы отпуск он проводит очень хорошо.
Данилов затянулся, но почему-то не почувствовал вкуса папиросы.
«Я же курю в темноте, а когда не видишь дыма, не чувствуешь вкуса табака».