Страница 45 из 55
Зубчатой белой грядой обрывается над морем неподвижная кромка льда. Кажется там, среди прибрежных торосов, желтеет выкинутая на припай покрытая водорослями неподвижная льдина. Я спускаюсь с пригорка, перебегаю покрытую снегом лощину, подхожу ближе. С высокого берегового откоса видно как с колокольни: это не льдина — среди высоких белых торосов лежит на снегу третий медведь. Он лежит ко мне брюхом, в бинокль видны черные подошвы его спокойно протянутых по снегу лап. Сколько до него — сто, двести шагов, или наберется целый километр? Я осторожно спускаюсь по откосу на лед и тотчас теряю взятое направление. Точно стены вымершего белого города, обступают меня высокие ледяные торосы. Долго и беспомощно блуждаю в ледяном лабиринте и, окончательно сбившись, опять взбираюсь на крутой откос. Медведь лежит на том же месте. Вот он, задрав лапы, неуклюже перекатывается с боку на бок и, раскачавшись, встает. Вижу, как, встряхнувшись, медведь оглядывается и, точно подумав, неторопливо пускается в путь. Еще долго сквозь занавес падающего снега вижу, как за ропаками колышется длинная желтоватая спина зверя...
Я возвращаюсь не скоро. Уже кипит на берегу работа, движутся подле начатой постройки люди. Черными катышками, туго закрутив хвосты, катаются по снегу собаки. Мертвый, точно опустевший, чуждый окружающему миру, маячит в снеговой дымке «Седов».
День и ночь, ночь и день между берегом и кораблем бегает шлюпка, нагруженная для устойчивости ящиками с винтовочными патронами, засыпаемая снегом. Хозяева строящейся станции по очереди сменяются на руле. Шлюпка то и дело возвращается, ныряя на темной зыби, и, забрав на буксир нагруженные большие лодки, сделав широкий круг, отходят на берег.
Мы работаем на берегу. Уже исслежен, завален снаряжением заменяющий пристань край ледяного припая. На берегу — штабеля ящиков, бревен, мешков, маслянисто желтеющих досок. Над берегом крутит поземка. Подле раскиданных по земле бочек вытягиваются островерхие грядки сугробов.
Я помогаю печнику Колдуну. Весело смотреть на его ловкие руки, по локоть выпачканные глиной. Моя обязанность — греть воду и топтать глину. Колдун снисходительно смотрит на мою работу. Он с замечательной быстротой укладывает мокрые кирпичи, и они разом точно прирастают. На работе Колдун серьезен и молчалив. Он прилаживает кирпия, пристукивает черенком лопатки и, присевши на корточки, любуется на свое творение.
— Молодец, Колдун!
— Я — молодец, — отвечает серьезно Колдун. — Я свое дело знаю...
По каменистому холодному берегу уныло бродят проголодавшиеся коровы. Им негде укрыться от холодного ветра, несущего над землей поземку. Снег тает на их костлявых спинах. Они жмутся к фанерной стенке, жуют мокрое сено. В горячке работы о них забыли.
Собаки, радуясь долгожданной свободе, далеко рассыпались исследовать незнакомый берег. Они чувствуют себя как дома...
Все время, пока мы работали на берегу, в бухточке против станции плавали и играли морские зайцы. Пуская круги, они то появлялись на поверхности бухты, то исчезали, на секунду показывая широкие лоснящиеся спины.
Однажды к станции подошел медведь. Он шел под берегом вдоль кромки припая. Подвигавшегося по берегу зверя заметили с палубы корабля. Тотчас вооруженные охотники направились в шлюпке на берег. Медведь ни малейшего внимания не обратил на высаживавшихся людей. Он продолжал заниматься своими делами, внимательно обнюхивая свежие собачьи следы. Его застрелили почти в упор. Точно тяжелый мешок, он скатился к ногам охотников вместе с грудой сухого рассыпавшегося снега. По настоянию кинооператора, для доставки убитого зверя были запряжены в нарты собаки. Кадр получился великолепный, и любители сниматься имели полную возможность много раз позировать подле привязанного к нартам первого добытого на Северной Земле зверя.
У неведомого острова
Уже на четвертый день непрерывной работы дом был готов, и печник Колдун затопил новую печку. Над крышей повалил дым — первый дым человеческого очага над берегами Северной Земли. Окна обжито запотели. Плотники заканчивали сени, где должен помещаться склад необходимого продовольствия на случай, ежели зимой дом занесет и обитатели будут отрезаны от внешнего мира.
Где неделю назад бродили только медведи и перебегали голодные песцы, а ветер крутил по голым камням сухую поземку, теперь высилось становище, уютно пахло дымом и человеком. Маленький дом был похож на промысловую избушку с небольшими квадратными оконцами, выходившими на открытое море. Внутри избушку разделяла высокая перегородка. Нельзя назвать уютным помещение, где трудно разместить самые необходимые принадлежности человеческого жилища. Североземельцы не имели удобств, которыми располагали зимовщики бухты Тихой на Земле Франца-Иосифа. У них не было отдельных комнат, светлой столовой с висячей лампой и граммофоном, не было просторной кухни и умелого кока (всем этим пользовались зимовщики бухты Тихой, жившие в несравненно лучших условиях). Четырем оставшимся на берегу людям предсьояло распределить между собою ежедневный насущный труд, необходимый для суровой борьбы за жизнь.
Высокие островерхие сугробы уже со всею очевидностью напоминали нам о наступлении зимы, и, чтобы не подвергать риску судно, на тридцатое августа был окончательно назначен отход «Седова». Последний день мы провели на берегу, помогая устраиваться зимовщикам. Засыпаемые густой метелью, мы торопливо перетаскивали и складывали нагруженные на берег запасы. Плотники обшивали теплой обивкой стены. Это были отличные архангельские ребята. Их умелая и дружная работа в значительной мере способствовала нашим успехам.
Сам начальник зимовки, кирпично-загорелый, был невозмутимо спокоен, хорошо улыбался, открывая плотные, блестевшие на смуглом лице зубы. Он очень мало говорил и еще меньше позировал перед объективом киноаппарата. И дело под его руководством катилось споро и гладко.
Утром тридцатого мы прощались с североземельскими зимовщиками. День был туманный, с пасмурного низкого неба сыпался мокрый снег. Проводы начались на берегу. После речей и братских пожеланий над крышей нового дома взвился красный флаг. В последний раз мы смотрели на возведенные нашими руками постройки.
В полдень «Седов» поднял якорь. У трапа покачивалась шлюпка. Собравшись на палубе, мы крепко пожимали руки четырем остававшимся на берегу людям. Последним спустился по трапу радист Ходов. На безусом, засеянном веснушками, обветренном лице его таяли снежинки.
Шлюпка провожала отходившего малым ходом «Седова», и мы следим, как ныряет она, качаясь на зыби. В шлюпке виднелась куртка Ушакова, рыжели растрепанные ветром волосы на непокрытой голове промышленника Журавлева. Вот Ушаков вынул револьвер и трижды выстрелил в воздух. Седовцы ответили дружным залпом.
Со мною рядом стоял буфетчик Иван Васильич. Моргая маленькими глазками, он с печалью смотрел на уменьшавшуюся шлюпку. По пухлому его лицу текли слезы.
— Иван Васильич, что с вами?
— Жалко, жалко, ох, жалко, — частенькой скороговоркой, покачивая головою, заговорил Иван Васильич. — Очень хорошие люди...
— Да ведь будут живы, свидимся.
— Знаю, что будут живы, а жалко. На этакую муку остались, — повторял Иван Васильич, кончиком салфетки вытипая катившиеся по щекам слезы.
Мы смотрели, пока на фоне удалявшегося туманного берега шлюпка стала совсем маленькой точкой. Вот она остановилась и, сделав круг, повернула обратно. До слуха ветер донес сухие револьверные выстрелы. Это прощались зимовщики с «Седовым».
Выйдя в море, мы не встретили никаких признаков близкого льда. Без единой льдинки до самого горизонта темнела открытая вода. Мелкая зыбь катилась по просторному, пенившемуся белыми барашками морю. «Так бы идти до Архангельска», — думали мы, любуясь на клубившиеся, накатывавшие на нос «Седова», рассыпавшиеся белой пеной черные седоватые волны.
А еще рано нам было мечтать об Архангельске. Запас времени и угля позволял продолжать поход. Вечером тридцатого августа на летучем совещании руководителей экспедиции было решено использовать благоприятные условия плавания и идти дальше, с целью выяснения протяжения Северной Земли к норду. Мы хорошо понимали, что этот новый поход был связан со значительным риском: забравшись на высокие широты, «Седов» ежечасно мог оказаться отрезанным льдами, подошедшими из Карского моря. Однако сопутствовавшие «Седову» удачи, полное отсутствие льдов и благоприятный северо-восточный ветер, отжимавший льды от берегов Северной Земли, поддерживали уверенность в успехе.