Страница 51 из 60
Теперь я хотел бы вернуться к предположению, что, хотя черты характера обычно ярче проявляются в судьбоносные моменты, они также обнаруживаются в периоды, судьбоносные чисто субъективно, когда судьба, которая уже детерминирована, раскрывается и выявляется. Порождаемые в эти моменты чувства требуют самоконтроля, ими необходимо хорошо управлять. И конечно, это владение собой будет иметь особое значение в непосредственном присутствии других, так как поддерживаемое ими надлежащее взаимодействие может оказаться в опасности из-за потери самообладания у обреченного.
Нет лучшего примера, чем качества, проявляемые тем, кому предстоит повешение, гильотинирование, расстрел или газовая камера. Казни происходят в условиях, где аудитория совершенно неустойчива, где, чтобы все шло гладко, от осужденного требуются физическое сотрудничество и физическая невозмутимость. В описаниях казней зафиксированы люди, которые боролись, извивались, брызгали слюной, вопили, падали в обморок и были несдержаны в моменты перед казнью, доказывая тем самым отсутствие характера:
Жители Йорка были свидетелями другого неприятного повешения: Джозеф Терри дрался, кричал и кусался, когда палач пытался накинуть петлю ему на шею. Шесть человек поднялись на эшафот, чтобы удержать его, и в конце концов веревку перетащили ему через голову, но в новой схватке упал колпак. В этот момент рухнула платформа. Терри прыгнул и ухитрился поставить ногу на край эшафота, схватившись руками за один из столбов виселицы. Здесь ему удалось минуту справляться с объединенными усилиями палача и его помощников, прежде чем они стащили его. Он умер с лицом, искаженным неприкрытой гримасой страха[215].
Наоборот, источники рассказывают о других осужденных, которые обменивались шутками со зрителями, сохраняли социальное обаяние, помогали палачу надевать на них петлю и вообще облегчали дело для всех присутствующих. Юмор висельников действительно существует, например, когда аристократ перед тем, как быть гильотинированным, отклоняет традиционный стакан рома со словами: «Когда я пьян, я полностью теряю способность ориентироваться в пространстве»[216].
Процедурные сложности, которые может вызывать сопротивление жертвы казни, и общая тенденция этих людей идти на смерть сотрудничая, демонстрируют желание людей показать сильный характер. Обычно осужденный готов сотрудничать, он хороший спортсмен, он не ребенок, он принимает свой проигрыш без вспышек гнева и рыданий[217], даже может проявить характер бойца, с презрительной улыбкой считая ниже своего достоинства последнюю традиционную ставку — обращение к богу, молитву, просьбу к остающимся простить его и получить самим прощение[218]. Этот вид приличий является последним и страшно социализированным актом, ибо осужденный сглаживает социальную ситуацию, поддерживая наиболее хрупкую часть нашей социальной жизни — ее социальные случаи — как раз тогда, когда он имеет очень малый шанс далее участвовать в том, что он поддерживает. В конце концов, здесь присутствуют и другие. Проходите через челюсти вечности, если уж вам пришлось, но не ропщите.
Понятно, что в дни публичных казней за последним поведением осужденного внимательно наблюдают, и это вносит значительный вклад в его посмертную репутацию. Таким образом, герои могут рождаться, подтверждать свою репутацию и разрушить или подтвердить ее во время смерти. В обществах, где существует возможность казни, интерес к этому все еще можно обнаружить. Вот как описывает его Клод Браун в своих гарлемских мемуарах:
Казалось, будто множество людей по соседству, парней, с которыми мы вместе росли и ходили в школу, были казнены на электрическом стуле в Синг-Синге. Соседи старались поговорить с матерями и родственниками этих парней. Помню, в юности, находясь в Варвике (тюрьме) и вскоре после выхода оттуда, я услышал о попавших на электрический стул людях, с которыми был знаком. Все мы хотели знать, что они говорили, потому что пытались обнаружить что-то для себя. Мы хотели знать, что они чувствовали в последнюю минуту: стоило ли делать все это, чувствовали ли они, что оно того стоило, в тот момент, когда они шли на смерть.
В юности, через несколько лет после Варвика, я хотел знать, действительно ли эти парни были крепкими. Думаю, что большинство ребят моего возраста смотрели на них как на героев. Мы хотели знать их последние слова. Кто-то сказал мне, что, когда посадили на электрический стул Леденца (он был помешан на сладостях, и из-за этого мы звали его Леденцом), прямо перед уходом он сказал: «Ну, похоже, Леденец лизнул последний раз». Вот так. Каждый восхищался им за то, как он ушел. Он не вопил и не делал ничего подобного[219].
Делая обзор личных качеств, влияющих на способ поведения человека в отчаянных ситуациях, я предположил наличие связи между действием и характером. Эта взаимосвязь не простирается слишком далеко. Те, кто поддерживает нравственность, вероятно, почувствуют, что она требует слишком многого, даже несмотря на то, что общество может извлечь пользу из примеров крайней преданности. Нужно также учитывать, что есть определенные позитивно оцениваемые качества характера, формирующиеся в ходе кропотливого занятия лишенной всякого драматизма задачей на протяжении длительного времени; следовательно, поведение в любой момент времени не может содержать завершенное выражение черты характера. Более того, в судьбоносных ситуациях осознанного долга, например, когда люди идут на битву, недостаточно проявлять неустрашимость и приличия, демонстрируемые профессиональными игроками и гонщиками, которые направлены на то, чтобы выделиться среди других. Как заметил Уильям Джеймс в своем восхвалении военных добродетелей, есть необходимость отказаться от частных интересов и продемонстрировать подчинение приказам[220]. Кризис может потребовать не только те качества, что заставляют индивида превосходить других и дистанцироваться от них, но и те, что заставляют его подчиниться непосредственным нуждам целого. Даже эгоистичные интересы могут требовать послушного проявления совершенно негероических качеств. Примером служит профессиональный игрок в бильярд на деньги: «Шулер должен удерживаться от осуществления многих крайне трудных ударов. Такое ограничение дается нелегко, потому что трудно противиться возбуждению от осуществления фантастического удара, приносящего аплодисменты зрителей. Но шулер должен сдерживаться, иначе это снизит доверие к его промахам при более обычных ударах»[221].
Здесь должны проявиться более глубокие качества характера, подавляющие стремление демонстрировать максимум своей компетентности. Наконец, как уже упоминалось, есть качества характера, традиционно ассоциирующиеся с женственностью. Они заставляют женщину избегать всяких столкновений, чтобы сохранить ее чистоту, гарантируя, что даже ее чувства останутся незапятнанными. Там, где требуется действие для обеспечения этой добродетели, предполагается, что его предпримет ее защитник-мужчина.
Я предположил, что, когда индивид находится в социальной ситуации, он подвергается оценке со стороны других присутствующих, в том числе оцениваются его первичные способности и черты характера. Никакая картина связанных с репутацией непредвиденных случайностей не будет полной без рассмотрения распространенных в обществе народных поверий относительно природы людей, ибо они дают систему отсчета для суждений о чертах наблюдаемого человека.
Во-первых, в отличие от первичных свойств, в отношении качеств характера есть тенденция рассматривать единичное их проявление как решающее. Так как свойства характера востребуются только в тех редких случаях, когда ситуация неизбежно чревата последствиями, маловероятны немедленные дополнительные его проявления, подкрепляющие или корректирующие это впечатление. Волей-неволей приходится доверять единственному проявлению. Еще важнее, что в представлении об этих чертах исключения не допускаются. Именно тогда, когда человек испытывает наибольшее искушение отклониться от своей линии, у него есть самая эффективная возможность сохранить постоянство и тем самым продемонстрировать свой характер; это постоянство-несмотря-ни-на-что, собственно, и есть характер. Верно, что житейские упреки импульсивны и необъективны и что в другое время и в разных ситуациях индивид может и не сохранять тот характер, который он в настоящее время проявляет, но это к делу не относится. Меня здесь интересует не то, обладает или нет данный человек специфическими характеристиками, а то, как функционируют представления о характере в повседневной жизни. Имея дело с другим человеком, мы допускаем, что выражаемый им в текущий момент характер — полный и устойчивый его портрет; со своей стороны, он делает такие же допущения относительно того, как его будут воспринимать. Конечно, предлагаются оправдания, даются объяснения и делаются исключения, но эта коррекция осуществляется в связи с исходным допущением, что данное проявление является решающим, и часто она недостаточно эффективна.
215
Atholl J. Shadow of the Gallows. London: John Long, 1954. p. 77. История казней обычно описывается в терминах эволюции, начиная с жестоких смертей, следующих за множеством преступлений, и двигаясь к нашему времени, когда к смертной казни приговаривают только за несколько преступлений и существует широкое движение за полную отмену смертной казни. На самом деле, историю казней можно лучше описать в терминах взаимодействия, ибо эволюция методов казней во многом связана с развитием средств и способов обеспечения гладкого течения этого социального события. Принимая во внимание, что зрители, палач и жертва будут нервничать, можно ли управлять актом так, чтобы способствовать сдержанности всех трех групп участников? История казней есть история медленного накопления ответов на этот вопрос. Возьмем, к примеру, искусство повешения. Были созданы виселицы, которые могли за ночь сооружаться на тюремном дворе для того, чтобы свести к минимуму отвратительное зрелище и звуки; «таблица падения», позволяющая рассчитать при соответствующем весе и состоянии шеи параметры веревки, чтобы длина свободного падения не заставляла человека корчиться и ему не отрывало голову, а точно ломало шею; узел и тип веревки, разработанные для облегчения этого приспособления; связывание рук, чтобы не дать человеку помешать падению; двери ловушки, надежно закрытые до тех пор, пока веревка не натянется, и затем быстро открывающиеся и (один из тончайших штрихов) созданные так, чтобы они не хлопали взад-вперед в скорбном резонансе с падением тела.
Можно утверждать, что степень гуманности казни не особенно важна для жертвы, так как вопрос о том, как именно с человеком вскоре расправятся, может рассматриваться как не столь важный по сравнению с фактом, что человек близок к лишению жизни. Только те, кто остается, могут чувствовать себя комфортнее, зная, что смерть была практически безболезненной и никто не получил удовольствия от ужасного дела подготовки и наблюдения за ней.
216
Kershaw A. A History of the Guillotine. London: John Calder, 1958. p. 71.
217
Конечно, не только дети, но и плохие спортсмены утрачивают хладнокровие и, следовательно, характер, когда игра проиграна. Как рассказывает эксперт по женским шахматам: «В одной игре у шахматистки из Нидерландов русская соперница внезапно взяла ферзя. Нидерландка убежала со сцены в слезах» (мисс Лиза Лэйн процитировала этот рассказ в «Talk of the Town» // The New Yorker. September 19. 1964. p. 43.)
218
В связи с тенденцией к «гуманным» казням наблюдалось снижение требований к грации и характеру осужденного. В газовых камерах в американских тюрьмах жертву казни могут попросить дышать глубже, когда цианид уже начал поступать, но никто не будет просить его произнести предсмертную речь в той манере, которая была типична для XVII и XVIII столетий (о предсмертных речах см. Atholl J. Shadow of the Gallows. London: John Long, 1954. p. 56).
219
Brown С. Manchild in the Promised Land. N.Y.: Macmillan Со., 1965. p. 211.
220
James W. The Moral Equivalent of War // James W. Essays on Faith and Morals. N.Y.: Meridian Books, 1962. p. 323.
221
Polsky N. The Hustler // Social Problems. 1964. V. XII. p. 6.