Страница 6 из 73
Но, как не раз подчеркивает в своей книге Гофман, язык театральной сцены не самоцель и не еще одна иллюстрация превратившейся в банальность шекспировской метафоры «весь мир — театр, а люди лишь актеры на подмостках». Педалирование сценических аналогий, по собственному признанию Гофмана, было для него в значительной мере риторической уловкой и тактическим маневром. На самом деле его не интересовали элементы театра, которые проникают в повседневную жизнь и обильно представлены в его книгах. Его исследовательская задача — это выявление той структуры социальных контактов, непосредственных взаимодействий между людьми и, шире, той структуры явлений общественной жизни, которая возникает каждый раз, когда какие-либо лица физически соприсутствуют в ограниченном пространстве их взаимодействия. Ключевой фактор в этой структуре — поддержание какого-то определения ситуации, которое должно быть выдержано до конца вопреки множеству потенциальных опасностей, со всех сторон грозящих ему подрывом. Как мы уже знаем, Гофман дает системе отношений, характеризуемых этой искомой структурой, условное сокращенно-обобщенное название «порядок взаимодействия».
Этот «порядок», складывающийся в жизни, отнюдь не театр, хотя имеет с ним то общее, что втянутые в жизненную ситуацию обыкновенные люди, чтобы выдержать ее первоначально избранное определение, реально используют те же технические приемы и средства самовыражения, какие находятся в распоряжении профессиональных актеров. Но гофмановский анализ «порядка взаимодействия» не сводится к выявлению форм и ритуалов его театрализации и представительского обмана. Коммуникационные акты, даже совершаемые с целью приукрашенного представления своей деятельности, подразумевают определенные моральные отношения с аудиторией. Впечатления, производимые участниками коммуникации, все их нечаянные гримасы, непроизвольные жесты и «словесные жесты» (выражение Мида) истолковываются как скрытые обещания или претензии. А это уже материал для моральных суждений. Исполнители и публика, перед которой они стараются, действуют так, как будто между ними существует молчаливое обязательство поддерживать определенное равновесие противостояния и согласия. Это равновесие держится на часто бессознательном моральном познавательном соглашении не вводить друг друга в заблуждение слишком сильно, ибо производимые людьми впечатления — это, порой, единственный путь познания другого, его намерений и деятельности.
В общем, структура «порядка взаимодействия» формируется под влиянием противоположных сил, действующих на исполнителей. С одной стороны, их повседневная жизнь опутана моральными ограничениями, так что они субъективно и объективно пребывают в сфере моральных отношений. С другой стороны, каждый человек в круговороте повседневных дел рано или поздно сталкивается с ситуацией, когда для пользы дела требуется сконцентрировать и немножко подправить впечатления (то есть прибегнуть к манипуляции ими), производимые его действиями на других. Деловые действия по сути превращаются тогда в «жесты», адресованные аудитории. Жизненная практика человека театрализуется. И здесь его в первую очередь начинает интересовать по своему существу аморальная проблема создания видимости, убедительного для других впечатления, будто в его действиях соблюдены все нормы морали и законности. Именно поэтому повседневная жизнь часто делает из обыкновенных людей искушенных знатоков сценического мастерства.
Все сказанное еще раз подтверждает обоснованность выделения Гофманом «порядка взаимодействия» как самостоятельной области социологического исследования. В принципе, основное, что он хочет узнать об этом «порядке», сводится к вопросу о том, какого рода впечатления от реальностей и случайностей всякого непосредственного социального взаимодействия способны разрушать впечатления, тщательно насаждаемые и воспитываемые в рядовых представлениях-спектаклях повседневной жизни. Внимание Гофмана сосредоточено в основном на путях и причинах подрыва взаимного доверия людей к получаемым ими в ходе совместной деятельности впечатлениям, а не на проблеме природы социальной реальности как таковой. Поэтому он уделяет столько места и времени замаскированным ложным представлениям и техническим приемам дезинформирующей коммуникации, всякого рода двусмысленностям и умолчаниям, позволяющим создать выгодную иллюзию, не опускаясь в то же время до прямой лжи, весьма уязвимой для разоблачений. Точно так же анализируются им изощренные защитные приемы, оберегающие от подобных разоблачений избранную линию поведения и «темные секреты» командных и индивидуальных исполнений. Успех этих приемов возможен опять-таки при определенной моральной дисциплине исполнителей, которую Гофман характеризует словосочетаниями «драматургическая верность», «драматургическая осмотрительность» и т. д.
Уже говорилось, что осознание Гофманом специфики «порядка взаимодействия» как самостоятельной области исследований, потребовало для его анализа разработки специального аппарата «ситуационных» понятий. К ранее упомянутым терминам можно добавить такие детализирующие и аналитически расчленяющие основное понятие «исполнение» термины, как контакт (любое событие в зоне возможной прямой ответной реакции другого); почти синоним контакта единичное взаимодействие (все проявления взаимодействия в отдельном эпизоде); партия, рутина и др. В принципе, возможно связать эти ситуационные термины с общепринятыми в социологии структурными. Так, если «социальная роль» — это свод прав и обязанностей, сопряженных с определенным статусом, то одна социальная роль может включать больше чем одну партию, понимаемую как рутинный образец действия, который разыгрывается перед аудиториями одного и того же типа. Однако общая проблема нахождения точек соприкосновения между гофмановским «порядком взаимодействия» и традиционно выделяемыми социологией элементами социальной организации чрезвычайно сложна и едва затронута Гофманом в разных его трудах. Его описания прямых влияний «ситуационных эффектов» и определенных характеристик «порядка взаимодействия» на макромиры вне сферы последнего касаются сравнительно малозначительных явлений. К примеру, в упоминавшемся ранее президентском послании он пытается установить некоторые связи между порядком прямого межличностного взаимодействия и главными статусоопределяющими характеристиками индивидов в «большой» социальной структуре: возрастом, гендерной принадлежностью, социальным классом и расой. Все это весьма ограниченные попытки.
В целом же Гофман, по-видимому, придерживается мнения, что социальная микросистема взаимодействия лицом-к-лицу не может быть прямым отражением макросоциологических структур и законов, так что о последних трудно судить на основании законов микросоциологии. Похоже, что опыт Гофмана подрывает надежду на исполнение заветной мечты теоретиков социологии — построить мост между наблюдениями и обобщениями на уровне повседневных житейских ситуаций и историческими обобщениями макросоциологии, причем построить не в форме интуитивных прозрений и поверхностных метафор, а в виде лестницы строгих понятий, включенных в общую теоретическую систему. Кажется, из чтения Гофмана надо сделать вывод, что лучше эти разные миры, то есть микровзаимодействия («сценическую постановку» которых он так хорошо проанализировал) и макроструктурные процессы, исследовать по отдельности. Это не мешает нам ценить тончайшие «художественные» наблюдения, схватывающие взаимопроникновение двух миров, в изобилии рассыпанные в книгах Гофмана.
Представление себя другим в повседневной жизни
«Маски суть застывшие выражения и превосходные эхо-сигналы чувств, одновременно правдивые, сдержанные и преувеличенные. Живые организмы, соприкасаясь с внешней средой, вынуждены обзаводиться какой-то защитной оболочкой, и никто не протестует против таких оболочек на том основании, что они, мол, не главные их части. Однако некоторые философы, по-видимому, досадуют на то, что образы не вещи, а слова не чувства. Слова и образы подобны раковинам, таким же неотъемлемым частям природы, как и субстанции, которые они покрывают, но больше говорящим глазу и больше открытым для наблюдения. Этим я не хочу сказать, будто субстанция существует ради видимости, лица ради масок, страсти ради поэзии и проявлений добродетели. Ничто не возникает в природе ради чего-то другого: все такие фазы и произведения равно включены в круг бытия…»