Страница 140 из 162
Здесь обнаруживается различие между разговором и другими видами деятельности. По-видимому, значительная часть неформального разговора слабо связана с участием индивида в проектированных социальных ситуациях и возникает скорее как средство, благодаря которому он управляет своими действиями в повседневных эпизодах. Эти формы оперирования самим собой чаще всего не имеют обязательного характера и включают весьма кратковременные эпизоды деятельности, слабо связанные с внешними событиями. Хотя любая реплика в разговоре обусловлена предшествующими репликами других участников и определяет последующие, во всем этом легко увидеть произвольность и неточность, ибо индивиду в каждый момент разговора, по-видимому, доступен целый ряд действий и выбор им конкретного решения — дело свободного выбора, по меньшей мере в данной ситуации. Боксерский матч или игра в покер могут быть переведены на уровень несерьезной забавы, но как только это произошло, возвращение к серьезной игре становится делом нелегким, во всяком случае оно не происходит автоматически. Напротив, всякого рода разговорчики, сопровождающие масштабные общественные мероприятия, по-видимому, заполняют промежутки и паузы, представляя собой кратковременные несвязанные действия, которые могут не иметь никакого отношения к происходящему. Это необходимо, поскольку главная функция разговора — обеспечить говорящего средствами регулирования своей безопасности и приспособления к обстановке, даже тогда, когда он не предпринимает прямых попыток повлиять на развитие ситуации.
Доводы в пользу неопределенности и произвольности болтовни имеют массу подтверждений. В отличие от сценарно прописанного взаимодействия в пьесах, в «естественных» разговорах редки случаи, когда лучший ответ находится сразу, редко встречаются и мгновенные остроумные возражения собеседнику, несмотря на то, что чаще всего именно они составляют цель разговора. В самом деле, когда при неформальной беседе кому-то удается быстро найти ответ, не менее содержательный, чем тот, который возник после длительного обдумывания, его переживают как памятное событие. Поэтому стандарты вербального поведения, которые осознаются участниками разговора как полностью приемлемые, редко осуществляются наделе. Более того, когда возникает необходимость заполнить паузу в разговоре, человек нередко обнаруживает, что способен лишь хмыкнуть или кивнуть. Упущение благоприятной возможности высказаться, если оно своевременно и выдержанно по форме, обычно бывает весьма эффективным в организационном отношении, поскольку по существу оно синтаксически эквивалентно пространному высказыванию и часто с радостью воспринимается собеседниками как знак того, что их очередь в разговоре подойдет быстрее. (В конце концов, устная беседа, по всей видимости, требует своеобразной аранжировки, при которой каждому участнику позволительно в лучшем случае говорить вполголоса в те моменты, когда подходит очередь других.) Кроме того, говорящий часто находит причины для небольших рефлексивных нарушений фрейма, возвращаясь к своим недавним словам как материалу, к которому он теперь апеллирует в комментариях или оправданиях. Такие саморефлексивные, самореферентные, внутренне развертывающиеся мотивы реагирования неизбежно оказываются в какой-то степени изолированными от окружающего взаимодействия, поскольку индивид по своему усмотрению в один из моментов порождает ответную реакцию, на которую сам же затем и реагирует.
Итак, нам остается лишь принять идею, что в каком-то существенном отношении разговор может быть весьма слабо связан с внешней обстановкой. Тогда, судя по всему, разговор в намного большей степени, чем многие другие виды деятельности, подвержен опасностям переключения и фабрикации (независимо оттого, актуализируются эти опасности или нет), так как слабая связь с внешними условиями есть именно то, что требуется для разного рода трансформаций. И можно предположить, что, хотя бывают моменты, когда человек обязан высказываться прямо и ответственно (или, напротив, лгать всерьез и напористо), во многих случаях (как подсказывает опыт ток-шоу) несерьезность и балагурство оказываются настолько присущими разговору, что приходится вводить специальные «скобки», если хочешь сказать что-нибудь относительно серьезное: «Шутки в сторону!», «Теперь я действительно говорю серьезно!» и т. п. Подобные реплики становятся необходимыми как средство мгновенного нисходящего переключения словесного потока. И (как будет показано ниже) если уж речевое поведение говорящего связано с происходящим в мире весьма относительно, то еще более слабо связаны с ним реакции слушателя, которые являются производными от истолкования речи.
Наша исходная посылка такова: неформальная речь (разговор или беседа) менее жестко связана с миром, чем другие виды вербального поведения. Можно утверждать, что тенденция к некоторой неопределенности связи с миром обнаруживается в любой речи, но заурядный разговор в этом отношении наиболее показателен.
Рассмотрим в этой связи убежденность говорящего в том, что он говорит. Когда человек высказывается вслух (формально или неформально), то, по-видимому, нередко его речевая деятельность представляет собой выражение желания, влечения, склонности, передающих его внутреннюю установку и т. п. Свидетельства о внутренних состояниях человека имеют одно важное для нас свойство: их так же нелегко подтвердить, как и опровергнуть. Трудно вообразить себе достоверное выражение внутреннего состояния, не говоря уже о том, как это сделать реально. И даже в тех случаях, когда поведение индивида подтверждает или опровергает его прежние свидетельства о внутренних состояниях, обычно никто не утруждает себя сопоставлением результатов с декларациями и изобличением говорившего. Иными словами, в этих случаях принцип взаимосвязанности событий в мире не очень-то пригоден, ибо свидетельства индивида о его чувствах по отношению к предмету разговора мало что дают (может быть, кроме представления о последовательности реплик и других формах организации беседы). Поэтому здесь многое разрешено. Человека почти ничто не обязывает быть последовательным в средствах выражения убеждений, установок, намерений и т. д.
Важнее здесь то, что декларации о своих внутренних состояниях не занимают большую часть времени, затрачиваемого на разговоры. И не так много времени человек тратит на произнесение приказов, объявление решений, отклонение предложений и т. п. А когда любая из этих возможностей осуществляется, часто это происходит не прямо, но через посредство чего-то еще; она, конечно, дает результат, но этот результат почти ничего не говорит о деталях связанного с ним фрагмента деятельности. На вопрос можно утвердительно ответить кивком, односложным замечанием, прибауткой или анекдотом, но эта исполнительская функция мало что сообщает нам о структуре изречений или анекдотов. О каком-то отрезке речи часто без ошибки можно сказать, что он передает смысл высказываний типа «да», «нет», «может быть», «осторожно», но каковы форма и характер средств, передающих содержание наших мыслей?
Как будет подробно рассмотрено ниже, человек использует большую часть разговорного действия для доказательства справедливости или несправедливости ситуации, в которой он находится, а также на снабжение других мотивами и поводами для выражения сочувствия: одобрения, оправдания или удивления. А его слушатели в первую очередь обязаны выражать нечто вроде оценки, какую выражает публика, присутствующая на спектакле. Они должны быть взволнованы ровно настолько, чтобы проявлять признаки взволнованности, но не действовать.
Деятельность говорящего обычно в том и заключается, чтобы представлять слушателям некую версию произошедшего с ним события. Даже если его сознательная цель — бесстрастно представить факты, в каком-то существенном смысле используемые для этого средства могут быть поистине театральными, и не потому, что говорящий обязательно все преувеличивает или следует некоему сценарию, а потому, что ему, по всей вероятности, приходится заниматься чем-то вроде драматургии фактов, пуская в ход все свое искусство инсценировки, чтобы воспроизвести эпизод, повторно проиграть его перед другими. Он как бы воспроизводит магнитофонную запись прошлого опыта. Проблема заключается не в том, что слова обязательно будут служить в качестве некоторого рода преобразования того, к чему они относятся (хотя, конечно, это имеет значение при исследовании фреймов). Очевидно, что, когда на вопрос: «Как вы покупали свой автомобиль?» отвечают: «За наличные», слово «наличные» просто обозначает деньги и не является самими деньгами. Но не это заслуживает внимания. Интересен факт, что, когда задается вопрос об автомобиле, ответ вполне мог бы начинаться, скажем, так: «Ну, мой тесть знаком с парнем, который только что приобрел патент на торговлю автомобилями. Однажды в воскресенье мы съездили туда посмотреть, а он как раз составлял реестр старых запасов. И мы спросили его, есть ли в списке». Хотя весь этот словесный ряд выполняет функцию ответа (как и слова «за наличные»), он больше похож на приглашение послушать «историю», сопереживая по мере ее развертывания.