Страница 2 из 17
Сено в гумне тоже хранили. Но сначала сено надо было скосить, а пшеницу – сжать.
– Комбайнами, как в колхозе?
– Нет, Кирюшенька, не было тогда ни комбайнов, ни тракторов, ни колхозов. Это же до революции было. Жали серпами, а косили косами. Я тоже жала, иной раз по ноге серпом заденешь – кровь, больно. Серп острый.
– Так ты же говорила, что Григорий Иванович медом торговал? Значит, он был богатым? Зачем тогда самим хлеб убирать?
– У папы все работали – и дети тоже.
– А ты косить ходила?
– Ходила. Но косить – это всё-таки дело мужское. Тут сила нужна. Выйдут мужики в луга и косят. А девушки сено граблями сгребают и скирдуют. Потом опять раскидываем. Сено за пару недель на солнце высохнет, мы его на телеги и в гумно, а там – вилами на сеновал.
– Я тоже хочу косить. Научишь?
– Вот папа твой в отпуск приедет, он и научит. Миша ведь у меня всё умеет: и косить, и мастерить, и корзины плести.
В палисадник заваливает ватага друзей: «Айда купаться!»
– Баушка, можно мы с мальчишками на речку?
– Только далеко не заплывай! И с высокого берега не ныряй! Слышишь?
Я уже не слышу. Мы уже несемся на великах через луга, а впереди над морем зелени маяком высится величественная церковь Покрова и серебристой змейкой сверкает Нерль.
Обед. Бабушка не строгая, добрая, но распорядок дня у нее железный. «Контрольное время – два и семь». Это означает, что где бы я ни находился и какой бы увлекательной ни была игра, ровно в 14.00 я должен вернуться домой пообедать. Это отличает меня от остальных сверстников, которые, как мне кажется, пользуются неограниченной свободой. Но я уже начинаю понимать, что это не так, потому что то и дело слышу: «Я сейчас не могу выйти – надо сено на задах ворошить…», «Мы всей семьей до обеда в саду вишню обрываем…». Но и к моему графику ребята относятся с пониманием: все знают, что моя бабушка когда-то была учительницей.
А началось всё в середине 20-х годов. После окончания Владимирского педагогического училища бабушка была по распределению направлена на работу в дальнее село Брутово – сейчас оно относится к Суздальскому району. Преподавала она в младших классах. За тридцать километров пешком ходила – утром туда, вечером обратно. Рассказывала мне: иногда погода ненастная, да и сил уже нет – так останавливалась на ночлег во Владимире у брата Кости, ему как раз после революции выделили две комнаты в подвале Успенского собора.
А в 30-е бабушка добилась перевода на работу поближе к дому и стала учительствовать в родном селе Лемешки, где освободилось место в начальной школе.
– Снова и снова мне снится этот сон, – говорит бабушка. – Будто из Владимирского облоно приезжает проверяющий в нашу школу и сразу ко мне в класс. Мне велено проводить показательный урок. А я не подготовилась! В ужасе просыпаюсь и понимаю, что это всё не наяву.
Бабушка качает головой. Задумчиво смотрит куда-то вдаль, словно пытаясь что-то разглядеть сквозь матовое стекло времени. Морщинка на лбу становится глубже обычного…
Потом напряженное выражение лица исчезает, и на губах появляется улыбка.
– Вот видишь, Кирюшенька! И учителя тоже иногда должны сдавать экзамены!
Сколько раз жизнь экзаменовала мою Анну Григорьевну!
Бабушка просит меня сходить с ней на ручей прополоскать белье. Я не в восторге – у меня куча дел, свои мальчишеские игры и планы. Но я понимаю, что бабушке надо помогать. Кроме того, поход на ручей – это тоже приключение, и там меня ждет какая-то интересная игра, которую я придумываю сам.
Мы ставим тяжеленную корзину с постиранным постельным бельем на багажник моего зеленого «Орленка». Я толкаю велик, управляя рулем, а бабушка идет сзади, придерживая поклажу. Ручей находится на Нижней улице, за железной дорогой. Идем «под горку», и от меня зависит, чтобы колеса велосипеда не неслись слишком быстро: что есть мочи придерживаю свою технику, не даю ей разогнаться.
Мне не скучно, потому что по пути бабушка мне что-то рассказывает, развлекает всякими историями. Многие из них запомнились. Да и как тут не запомнишь? Особенно про лемешенскую школу во время войны.
– Трудно было в войну, – рассказывает бабушка. – Главная забота – не как выучить детей, а как их не простудить. Как школу протопить. Где и как добыть дрова. В классе холодно, ученики сидят за партами в телогрейках, шапках и варежках. Чернила в чернильницах замерзают. Тетрадок нет: ребята пишут диктанты и решают примеры на полях старых газет. Но занятия в школе не прекращались ни на один день. Только на каникулы.
Пока я играю в морских разбойников, бабушка полощет огромные пододеяльники и простыни в студеной проточной воде. Только иногда подзывает меня, чтобы я помог ей сложить белые паруса моего пиратского брига обратно в корзину.
Едем домой. Теперь на меня возложена еще более важная миссия – велосипед с корзиной на багажнике надо толкать в гору. Но вот мы наконец-то и дома. Я, понятное дело, моментально убегаю к друзьям, а у бабушки еще много дел: надо белье развесить, ужин приготовить, и хорошо бы до темноты успеть на кладбище сходить, прибраться на могилке дедушки Сережи. Его уже тридцать лет как нет.
Вечереет. Солнце медленно краснеет и садится куда-то за село Добрынское. После девяти пастух погонит с лугов стадо. Я люблю это зрелище и никогда его не пропускаю. Забираюсь на развалины старой церкви и оттуда наблюдаю. Сначала издалека доносится мычание коров и блеяние овец – они чувствуют дом и радуются скорому возвращению в стойло. Затем в конце Верхней улицы показываются могучие животные и идут в моем направлении. Стадо большое, голов пятьдесят, не меньше. Хозяйки встречают своих буренок у ворот.
Особый объект любования – бородатый пастух. Ищу пастуха глазами среди его рогатых подопечных. В длинном зипуне, в стоптанных кирзачах, с перекинутым через плечо кнутом, бесконечный хвост которого волочится по пыльной траве. Зависть всех деревенских мальчишек.
Хоровое мычание наполняет обычно молчаливые сельские улицы. Мне нравится слушать эту забавную перекличку, которую устраивают люди и животные. Старушки выкликивают своих:
– Зорька! Зорька! А ну давай домой!
– Березка! Березка! Хорошая моя, ну всё, нагулялась, пошли спать.
И коровы отвечают им добродушными вздохами. Многие безошибочно следуют знакомым маршрутом и без лишних напоминаний отправляются прямиком в хлев.
Но вот скотина разошлась по домам, и всё снова стихает. Тишина летнего вечера в деревне – это что-то необыкновенное! В воздухе покой, и на душе тоже.
Берем два эмалированных бидона и неспешно идем с бабушкой за парным молоком. Хозяйка, у которой мы покупаем молоко, наперед знает, кто к ней придет, в котором часу, сколько молока возьмет. А покупатели – почти всегда одни и те же – наперед знают, что цена за литр молока сегодня будет такая же, как вчера. Так устроен этот, на первый взгляд, примитивный копеечный бизнес, за которым стоит огромный труд.
С бабушкой все здороваются, останавливаются, заговаривают. Чувствуется, что для односельчан она – человек какой-то особенный, меня прямо-таки распирает от гордости. Еще бы: половина деревни – бывшие бабушкины ученики. И теперь кто ей яблок из своего сада принесет, кто предложит бесплатно дрова поколоть. А кто просто доброе слово скажет…
Я засыпаю в доме самым последним. Давно уже спит намаявшаяся за день бабушка. Безмятежно дрыхнет у нее в ногах кот Рыжик. Десятый сон видит примостившаяся возле печки трехцветная кошка Магатка. Спят куры в курятнике. Поскрипывает-похрапывает старый деревянный дом.
Я лежу на большой кровати, утопая в доисторической пуховой перине. Я думаю о завтрашнем дне, мне интересно представлять, каким он будет, когда наступит, чтобы с головой броситься в него, в этот непременно счастливый новый день. Мне интересно жить. И оттого, что наш дом стоит прямо рядом с деревенским кладбищем, мне совсем не страшно.