Страница 77 из 84
— А вы говорите, мы плохо стараемся, — ответил Коршунов.
После митинга и речи Коршунова дело вроде бы сдвинулось с места.
В четверг, 17 января, на квартире у Гаккеля в полном составе собралось «Бюро по постройке тепловоза». Председательствовал профессор Щукин.
Скорчеллетти доложил о графике окончательной сборки машины и назвал последний срок: 5 февраля. Бюро приняло его сообщение к сведению.
Обсудили все возможные способы переправы готового локомотива через Неву, на ветку Гутуевского острова. Окончательный вариант, однако, не выбрали, решили еще подумать.
Гаккель внес предложение о покраске машины. Символично будет придать ей различные оттенки нефти: крышу сделать светло-желтой, раму — коричневой, колеса — белыми, тележку — черной.
На том и порешили.
Договорились собраться снова в следующую среду, 23 января.
Но в среду, 23 января 1924 года, заседание «Бюро по постройке тепловоза системы Я. М. Гаккеля» не состоялось.
В среду, 23 января, в том самом механическом цехе — со стены еще не сняли кумач: «Даешь красный дизелевоз!» — собрался заводской траурный митинг.
Был безветренный морозный день, в воздухе висел пар от дыхания, рыжий махорочный дым.
Другими были сейчас лица людей, другим был Константин Николаевич Коршунов, в тишину кричал он слова чужим, хриплым, больным голосом.
— Весь буржуазно-капиталистический, хищнический и воинственный мир, — кричал Коршунов в морозную тишину, — со всею сворой предателей рабочего класса, в течение целого ряда революционных годов при всех своих хитроумных, вероломных и кровожадных попытках не мог нанести рабочему классу и трудовому крестьянству столь великого удара, какой нанесла смерть товарища Ленина!
Потеря Владимира Ильича Ленина для нас слишком велика и тяжела.
Умер гениальный, всемирный, рабочим классом любимый вождь.
Умер, на великое горе рабочих и на радость врагам рабочего класса, ненавидимый ими глава рабочего движения всего мира…
…Гаккель, сняв фуражку, стоял здесь, в толпе.
Лицо его было бледным, застывшим.
— Наденьте фуражку, Яков Модестович, — шепотом попросил Терентьев. Простынете с непривычки.
Гаккель не пошевелился.
— …Но мы заявляем на весь мир, — хрипло кричал Коршунов, как ни тяжела для нас потеря Владимира Ильича, мы рук не опустим! И пусть все радующиеся и на этот раз впадут в обман. Корни, пущенные товарищем Лениным в сознание рабочих всего мира, дадут еще более пышные ростки!
Начатое им дело освобождения мирового пролетариата от гнета капитала и его приспешников мы будем развивать на всем земном шаре.
Ленин умер, но он бессмертен среди нас…
К резолюции, зачитанной Коршуновым, поступило три дополнения.
— Просить губисполком и губком РКП ходатайствовать в Москве о разрешении похоронить товарища Ленина в Красном Питере, где он начал открытую борьбу с капиталистами и буржуазией.
— Просить Петроградский Совет и губисполком переименовать Петроград в Ленинград.
— Провести по заводу добровольную подписку на венок товарищу Ленину с вычетом из получки. Выборы делегатов для возложения венка поручить завкому…
…Гаккель наклонился к Терентьеву, тихо сказал:
— У меня к вам просьба, Константин Михайлович. Я на заводе не состою на жалованье. Возьмите сейчас мои деньги на общий венок…
В тот же день, 23 января, вечером, Яков Модестович продиктовал на имя Коршунова новое письмо, короткое и деловое:
«Настойчиво обращаю Ваше внимание, что отливка муфты недостаточно однородная, ноздреватая, с раковинами…»
Ниже, уже после машинки, не в силах, видно, себя сдержать, Яков Модестович приписал от руки:
«Константин Николаевич, приблизительность и неряшливость для нас с вами страшнее любой разрухи и контрреволюции. Тому никогда нет и тем более нет сегодня никакого оправдания. Извините меня. Я. Гаккель».
1 марта 1924 года, в назначенный срок, ни один тепловоз не появился на железнодорожной ветке Гутуевского острова.
Конкурс отложили.
Ломоносов мог радоваться: пророчество его, кажется, сбывалось.
Но он сказал своему сотруднику Петру Васильевичу Якобсону:
— Устроители конкурса получили, чего и добивались: политического резонанса. Тепловозов нет пока, но о русском строительстве их уже шумит вся Европа.
Специалисты Германии, Латвии, Голландии чуть не каждый день запрашивали Юрия Владимировича: когда же начнутся его опыты?
Ломоносов отвечал им любезно, но уклончиво: по мере готовности машины.
Никаких сроков он не называл.
Чем меньше оставалось до окончания строительства, тем, кажется, заметнее, откровеннее тянул время Юрий Владимирович.
Он говорил своим сотрудникам:
— Наступила пора доделок и переделок. Ищите у тепловоза недостатки, дефекты, детские болезни… Ищите, все время ищите…
11 июня 1924 года тепловоз Ломоносова впервые появился на отрезке широкой русской колеи, специально проложенной возле станции Эсслинген.
Сохранилась фотография: члены Русской железнодорожной миссии в сюртуках немецкого покроя с революционным бантом на груди и Ломоносов не при параде, в простой длинной кофте навыпуск, без банта, в мягких штанах. Умное, недоброе, озабоченное лицо…
После первого пробега Ломоносов еще на три месяца заточил тепловоз в цехе.
Впоследствии, вспоминая свои тогдашние соображения, тогдашние мотивы, Юрий Владимирович опять упрямо повторит: «Всякое новшество встречает недоверчивое и недоброжелательное отношение».
К «британским коровам» он теперь добавит еще и «русских лошадей»: «Тамбовский губернатор запретил обращение во вверенной ему губернии автомобилей… пока лошади к ним не привыкнут».
Свое нежелание выпустить в свет практически уже готовую машину он объяснит теми самыми причинами, которыми некогда отговаривался от конкурса:
«За 30 лет своей железнодорожной службы я не раз был очевидцем, как весьма полезные новшества гибли только потому, что они бросались в регулярную службу в недостаточно отработанном виде… Это вызывает не только большие расходы, создает вокруг испытуемой новинки атмосферу неудовольствия и злобы…»
Юрий Владимирович, кажется, забывает сейчас собственные же слова, некогда горячо и запальчиво сказанные им Кржижановскому, — нельзя в заводских условиях до конца отработать машину; машина не выйдет с завода готовой, как Минерва из головы Юпитера; железнодорожный локомотив способны вынянчить одни лишь железнодорожные рельсы…
Забывает…
Другим он сейчас озабочен, о другом думает и говорит.
Окунуться в атмосферу неудовольствия и злобы, поджидающую каждую новую машину, он, Юрий Владимирович, как видно, не торопится.
Четыре года назад на коллегии Наркомпути в ответ на его откровенное предостережение о психологическом сопротивлении новому Гаккель ответил: «Я рассчитываю на людей, а не на скотов».
Ну что ж, Яков Модестович имеет возможность это доказать сейчас на практике.
Ломоносов готов ему уступить такую возможность.
От сомнительного удовольствия на день или на час опередить своего соперника Юрий Владимирович согласен сейчас отказаться.
Он всегда говорил: техника — не скачки, техника — не ипподром…
Тем более готов он это повторить-сегодня.
…Я снова и снова задаю себе тот же самый вопрос — не ошибся ли автор предисловия, сказав о Ломоносове «авантюрист милостью божьей»?
Какой уж тут авантюрист!
Любую свободную фантазию, любое вольное движение души подавляет в себе и в своих сотрудниках инженер Юрий Владимирович Ломоносов. Смиряет себя и других смиряет. Наступает, что называется, на горло собственной песне. Все и вся подчиняет железной осмотрительности, осторожности, перестраховке… Пуританин! С ног до головы добропорядочный пуританин!
Как объяснить такое?..