Страница 45 из 84
— Я сообщаю вам… известные мне факты, — возразил Попов.
В кабинете у отца сидела Наташа.
Павел Романович расхаживал по кабинету и говорил громко, настойчиво, иногда пытаясь улыбнуться, но улыбка у него что-то не получалась.
— …К этому дураку нельзя относиться всерьез, — говорил Григорьев. — Нелепо его слова принимать за чистую монету… Я его выгнал из дому…
Наташа со страхом смотрела на отца.
— …Но ты думаешь, он что-нибудь понял?.. Ни-че-го! Уверяю тебя, ровным счетом ничего!
На пороге кабинета появилась Вера Захаровна. Молча она остановилась в дверях.
Григорьев мельком взглянул на жену.
— …Смешнее всего, — сказал он, — что у дурака этого не только талантливая голова и золотые руки… Он, понимаешь, уверен, что поступает по совести… Да, да… Все, что он говорит и делает… он убежден, делает с чистой совестью… — Григорьев остановился. — Как… если бы… на чистую совесть… запрограммировали вдруг счетно-вычислительную машину…
Вера Захаровна горько смотрела на него.
— Эта машина… с талантливой головой… золотыми руками… и чистой совестью, — тихо сказала она, — сломала жизнь твоей дочери.
Попов вопросительно смотрел на директора института.
— Хорошо, — сказал директор.
— Что… хорошо? — не понял Попов.
— Мы отменим вашу защиту.
Этого Попов совершенно не ожидал.
— То есть?.. Как это?.. Почему?
— Раз вы не доверяете, нашему ученому совету.
— Я этого не сказал…
— Сказали. И весьма определенно.
— Неправда.
Но директор уже его не слышал. Он нажал на кнопку селектора.
— Слушаю, Сидор Михайлович, — произнес в динамике голос секретарши.
— Соедините меня с Туранском, — велел директор. — С профессором Григорьевым.
— Сию минуту, — сказала секретарша.
Сидор Михайлович поднял голову.
Попов сидел перед ним.
— Обождите в приемной, — велел директор.
Павел Романович с болью смотрел на дочь.
Все трое молчали.
— Папа, — сказала Наташа, — ты меня извини… Только… я уйду с кафедры…
— Нет, — сказал Григорьев.
— Уйду, — повторила Наташа.
— Ни в коем случае! — сказал Григорьев. — Ты с ума сошла!
Он подошел к ней. Провел рукой по ее волосам. Попытался заглянуть ей в глаза.
Наташа смотрела в сторону.
— Доченька, — сказал он. — Что ты говоришь!.. Ты моя ученица… Мое продолжение… Гордость моя…
— Я не могу… каждый день видеть его… честные глаза, — сказала Наташа. — «Здравствуй, Наташа»… «До свидания, Наташа»… «Как дела, Наташа?»… Это не выносимо…
— Но почему? — беспомощно спросил Григорьев.
— Потому что я его люблю! — крикнула Наташа.
— Проклятие! — сказала Вера Захаровна. — Господи, какое проклятие!
Наташа обернулась к матери.
— Мамочка, — жалобно сказала она. — Но он-то… в чем виноват? Это ведь… я люблю.
Зазвонил телефон.
Никто не, брал трубку.
Телефон звонил требовательно, настойчиво.
Наконец Григорьев подошел к аппарату.
— Да, — сказал он, — слушаю… Ленинград?.. Я слушаю…
Секретарша Сидора Михайловича была очень любезна.
— Здравствуйте, Павел Романович, — говорила она в трубку. — Я вас с Сидором Михайловичем соединю… — и вполголоса сказала по внутреннему: — У телефона профессор Григорьев.
Подождала секунду и осторожно положила трубку своего аппарата.
Попов был в приемной.
Сидел на стуле и в упор, напряженно, смотрел на плотно закрытую, обитую черным дерматином дверь директорского кабинета.
В приемной продолжалась своя жизнь. Заходили люди. О чем-то разговаривали. Смеялись.
Секретарша, улыбнувшись, обратилась к Попову:
— Какая погода в Туранске?
Расслышал он не сразу.
— Хорошая, — сказал он.
— Город красивый?
— Что? — не понял он.
Удивленно покосилась она на этого странного парня.
Не отрываясь, смотрел Попов на черную дверь директорского кабинета… Иногда оттуда доносился голос Сидора Михайловича. Слов было не разобрать. Вот директор что-то проговорил сердито. Вот громко рассмеялся…
Попов терпеливо ждал.
Зуммер раздался неожиданно.
— Зайдите, — сказала секретарша.
Попов встал. Открыл дверь.
Директор все еще разговаривал по телефону.
— …Да, да, — сказал он в трубку. — Именно… — он обернулся к Попову. — Ну так вот, товарищ Попов… Павел Романович тоже крайне удивлен вашему визиту ко мне… Павел Романович совершенно со мной согласен… Раз вы не доверяете ученому совету института, все основания у нас — отменить вашу защиту…
Попов понял: все, это конец. Этого надо было ожидать.
— Все ясно! — сказал он.
Сдерживать себя больше не имело смысла.
— Возьмите, — директор института протянул Попову трубку. — Павел Романович хочет сказать два слова…
Трубка была у самого лица Попова.
— А зачем? — громко, так, чтобы слышно было на другом конце провода, спросил Попов. — Мне и так все ясно… Это месть! Личные счеты со мной…
Директор института, продолжая держать трубку в вытянутой руке, изумленно смотрел на него.
Потом поднес трубку к уху.
Услышал частые гудки отбоя.
Пожав плечами, положил трубку на рычаг.
— Что происходит? — тихо спросил он Попова.
Попов молчал.
— Профессор Григорьев согласился, что после вашего заявления мы вправе отменить защиту, — сказал директор. — Но из личного к нему одолжения… и учитывая ценность вашей работы… просил этого не делать.
Попов молчал.
— Павел Романович просил оказать вам полное содействие, — проговорил директор. — Сказал, что это его настоятельная личная просьба…
Попов молчал.
Не произнося ни слова, широко раскрыв глаза, смотрел он на Сидора Михайловича.
Григорьев медленно опустил на рычаг телефонную трубку.
Вера Захаровна и Наташа безмолвно смотрели на него.
— Папа, в чем дело? — спросила Наташа.
Он не ответил.
Подобие виноватой улыбки показалось на его лице.
Он закрыл глаза.
— Папа! — шепотом сказала Наташа.
Вера Захаровна бросилась к Григорьеву. Наклонилась над ним. Взяла его голову в руки. Коротко приказала:
— Нитроглицерин!
…Наташа говорила в телефонную трубку:
— …Неотложка? Скорее! Пожалуйста… Очень плохо… Григорьев Павел Романович… Пятьдесят три года…
Он лежал на кушетке. Вера Захаровна сидела у него в ногах… Она обернулась к Наташе.
— Пятьдесят два, — сказала она. — Твоему, отцу всего пятьдесят два года…
…Санитары осторожно клали Павла Романовича на носилки.
Врач сказал Вере Захаровне:
— Позвоните в справочную… Вам все скажут…
— Нет, я с ним, — возразила она.
— Это не полагается, — неуверенно сказал врач.
— Мне полагается, — возразила она.
…Она садилась в кузов санитарной машины.
Наташа стояла рядом.
— Позвони Никитинскому, — велела Вера Захаровна.
Наташа кивнула.
Мать посмотрела на нее. Приказала:
— А ну, не реветь!..
Машина отъехала.
Наташа глядела ей вслед.
Азаров учил ребенка ходить. Мальчик стоял у стены. Азаров, сидя на корточках, протягивал к нему руки.
— Ну иди к папе, — сказал Азаров. — Иди…
Ребенок отошел от стены и неуверенно сделал шаг. Потом другой…
— Катя, — тихо позвал Азаров.
Она въехала в комнату в своем кресле.
— Он пошел! — тихо и взволнованно сказал Азаров.
— Сам?
— Сам… А теперь иди к маме, — сказал Азаров ребенку. — Ну чего же ты? Давай, топай…
Косолапо, неуверенно, с трудом преодолевая каждый шаг, ребенок пошел к креслу.
Катя, не отрываясь, смотрела на него.
— Умница ты моя, — сказала она, и ее голос задрожал. — Счастье мое…
В эту секунду в прихожей раздался продолжительный звонок.
Дверь открыл Азаров.
На пороге стоял старик Никитинский. Лица на нем не было.