Страница 15 из 67
Доктор Илизаров
Не помню, чтобы в то время говорили о журналистских расследованиях, по-моему, термин этот вошел в широкий обиход несколько позже. Но журналистские расследования велись, и особенно в «Литературной газете». У нас был создан специальный институт так называемых разработчиков. Опытные юристы, чаще всего пенсионеры и военные отставники, тщательно проверяли поступившие в редакцию сигналы, и уже по результатам этой проверки мы каждый раз решали, есть ли здесь материал для будущей публикации. Если есть, то начинали действовать неукоснительные правила, которые требовалось строго соблюдать. Прежде всего, знакомясь с материалом, следовало опасаться первых, скоропалительных выводов. Анатолий Аграновский, пожалуй лучший журналист того времени, говорил, что, отправляясь в командировку по читательскому письму, он очень настораживается, когда первоначальные его представления о событиях вроде бы подтверждаются. Это означало, скорее всего, что он скользит по поверхности, еще не добрался до настоящих глубин. Когда же первоначальный замысел статьи, наоборот, рушился, в жизни все оказывалось гораздо сложнее, противоречивее, запутаннее, то появлялся шанс, что в конце концов он доберется до истины. Второе обязательное правило: разбирая какой-либо конфликт, необходимо было выслушать обе стороны. И мало выслушать: все объяснения и доводы того, против кого ты выступаешь, должны быть представлены в твоей статье. Читатель должен их знать и понимать, отчего все-таки ты считаешь их несостоятельными. Иначе статья твоя окажется нечестной, односторонней. В понедельник, поздно вечером, когда номер уже был подписан и ни единой строки уже нельзя было изменить, мысль о том, что не все аргументы своего оппонента я привел, что-то все-таки осталось за кадром, доставляла, бывало, немало тревог. И, наконец, третье: худо, если в статье говорить будут только люди, с которыми ты встречался, их суждения чаще всего субъективны, у каждого из них свой интерес. Говорить должны также и строгие, неопровержимые документы. А уж как, каким образом ты их добудешь — дело твоего профессионального умения.
Бывало, публикация одного такого документа все и решала. Без него статья осталась бы только пустым сотрясением воздуха, а документ этот придавал ей и силу, и доказательность, и точность — попробуй теперь, отмахнись от нее.
В начале семидесятых многие периодические издания обошел рассказ о хирурге-кудеснике из Кургана Гаврииле Абрамовиче Илизарове, творившем чудеса. С помощью изобретенного им аппарата калеки вставали на ноги. Метод его уже получил официальное признание, в приказе тогдашнего министра здравоохранения Б. В. Петровского говорилось: «метод Г. А. Илизарова занял лидирующее положение». Отмечалась его «высокая научная значимость», он рекомендовался «к широкому внедрению в практику здравоохранения». Но так обстояло лишь на словах, на деле же использование аппарата Илизарова всячески, упорно тормозилось. Почему? Какие силы противодействовали? Чаковский сказал мне: «Слетайте в Курган, посмотрите, в чем дело». Я усомнился: «Об Илизарове писали многие, однако это ему не помогло». Чаковский возразил: «Многие, но не „Литгазета“».
А что значит — «Литгазета»? Что она может сказать нового по сравнению с другими газетами и журналами, на все лады расхваливающими изобретение Илизарова?
Я понимал: еще раз объявить в печати, какая творится несправедливость, призвать к состраданию чиновников, от которых зависит строительство современного лечебного комплекса в Кургане — дело пустое. Нужно было постараться обнажить то, что происходит за плотно закрытыми дверьми чиновничьих кабинетов, заглянуть в их тайная тайных, на чем-то их поймать, разоблачить. Короче, нужен был обличающий их документ.
Вся переписка, связанная со строительством лечебного комплекса, по действующим тогда правилам сосредоточивалась в союзном Госплане. Я пришел к заместителю председателя Госплана Михаилу Евгеньевичу Раковскому, все ему честно рассказал и попросил показать мне документы, связанные с илизаровской больницей. Михаил Евгеньевич мог бы и отказать. Никакой государственной тайны в тех документах, разумеется, не было, но служебные дела у нас не принято было выставлять на всеобщее обозрение. Однако, вызвав начальника соответствующего отдела, Раковский велел ему дать мне все бумаги. Чиновник немножко поартачился, но приказ начальника выполнил. И тут среди документов я увидел письмо заместителя министра здравоохранения А. Ф. Серенко: министерство здравоохранения считает нецелесообразным строительство в текущем пятилетии института травматологии и ортопедии в Кургане. То есть гласно, на публику, министр Б. В. Петровский объявляет, что метод Илизарова превзошел все другие методы, рекомендует широко внедрять его в практику здравоохранения, а тайно, негласно, заместитель Б. В. Петровского сообщает в Госплан: нет, помогать Илизарову не надо, обойдется.
Вот теперь можно было и взяться за статью.
Самолет в Курган отправлялся ранним утром. Войдя в салон, я увидел: чуть не все ряды занимали люди на костылях. В Кургане на площади у аэровокзала их поджидали многоопытные квартирные хозяйки: «Милок, нужна коечка? В гостиницу не попадешь, не надейся».
Утром, с разрешения Илизарова, я присутствую на хирургическом совете клиники. Докладывается история болезни трехлетнего Володи М. из Москвы. Когда он родился, левая ножка была короче правой на 5 сантиметров, теперь — на 14. Мальчик, опираясь о материнское плечо, здоровой ножкой стоит на диване, больной, короткой, болтает в воздухе. Играет.
В материалах прошлогоднего симпозиума врачей травматологов-ортопедов отмечалось, что при подобных заболеваниях метод Илизарова весьма эффективен. Конечность удлиняется примерно на 3 сантиметра в месяц. Чтобы вылечить мальчика, достаточно, стало быть, пяти месяцев.
Но матери мальчика Илизаров говорит: «Поймите, мы не можем взять вашего сына. У нас всего сорок детских коек. Очередь на них установлена уже на десять лет вперед…»
Мать всех нас обводит взглядом. На мне сейчас тоже белый халат, для нее я тоже врач, мне в глаза она тоже глядит умоляюще… «Доктор, — говорит она Илизарову, — доктор, запишите нас в очередь…»
…Сережа Л., шести лет, из Кемерова. Диагноз тот же. Дома ему уже сделали пять операций. Как обычно поступают в таких случаях — брали кость из ребра, из руки, пересаживали в ножку. Пять лет из шести мальчик не снимает гипсового панциря.
В материалах симпозиума отмечалось, что Илизаров кость вытягивает бескровным способом.
«…Поймите, — говорит Илизаров отцу Сережи, — вашего сына мы не можем положить, у нас всего сорок коек…» Мужчина спокойно его выслушивает, говорит: «Да, да, я знаю, очередь, десять лет. — И вдруг кричит: — Но пусть в шестнадцать он перестанет быть калекой!»
…Антонина Ш. из Москвы, красавица. Входила в троллейбус и оступилась. Думала — пустяк, а сейчас, после лечения, врачи велят ампутировать ногу. Ей всего двадцать два года… Улыбаясь, она бодро говорит Илизарову: «Мне, доктор, нельзя в очередь. Я тогда безногой останусь».
…Виктор С. из Кустанайской области, двадцати четырех лет. Ехал в командировку, на автобус налетел самосвал…
«Не имеем возможности вас положить, — говорит Илизаров. — Вы — житель Казахстана, а мы обслуживаем только РСФСР. Если не в состоянии вам помочь казахстанские врачи, они должны вас направить в Москву, в Центральный институт травматологии и ортопедии. Там прекрасные, высококвалифицированные специалисты…»
Больной смотрит на Илизарова и вдруг смеется.
Звучит это жутковато.
Больной роется в кармане и протягивает Илизарову письмо. Тот читает его, пускает по кругу. Письмо доходит до меня. Официальный ответ из Центрального института травматологии и ортопедии, служебный номер 1135-а. Главный врач института отвечает главному врачу кустанайской больницы: судя по присланным вами документам, у больного С. остеомиелит. «В связи с этим ни о каких пластических оперативных вмешательствах не может быть и речи». Лишь «через 5–6 месяцев после закрытия свища можно думать о костной аутопластике».