Матрос Капитолина

«Еще, еще!.. Последний разок!» – говорю я себе, как будто молюсь.

Подметки моих сапог скользят на снегу, я падаю. Встаю. Наполняю ведра. Бегу опять.

И вдруг чьи-то большие и сильные руки в перчатках выхватывают ручки ведер из моих посиневших пальцев. Это флотский художник Цейтлин. То ли он догадывается, что я, Великанова Капитолина, – дочка художника Великанова, то ли у меня беспримерно дурацкий, растерянный вид…

По «гражданским», а не флотским понятиям, Цейтлин обязан помочь слабой девушке. Но он, видимо, забывает, что здесь я не слабая девушка. Я – матрос. Офицер не должен выхватывать тяжесть из рук матроса. Это не по военным правилам.

Нарушая военные правила, художник Цейтлин поспешает с моими ведрами к порогу кухни. На камбуз, однако, он не внесет моих ведер.

Я их внесу сама.

Приближается к зданию столовой первая группа матросов.

Бодрей. Веселей. Раз-два! – в руках у меня деревянный поднос. На подносе в эмалированных мисках дымятся щи.

Вот наши девушки. К этому, к своему, столу я доставлю миски со щами погуще.

– Саша! Это наш стол. Я вас очень прошу… Убедительно.

Пайки хлеба – потолще… Так. Быстрей. Веселей. Чай – на сладкое. Эй, быстрей, веселей! Сахар я нахально кладу сама.

Свой стол! Свой стол. Я так его обслужу, что чертям жарко станет.

Небрежно – не без изящества – я отвожу поднос, установленный на ладони. Щи в мисках вздрагивают. И дышат.

Оттуда выглядывает картошка.

Девочки потрясены. За столом молчание.

– Ну, чего ты вытаращила глаза? – говорит наконец мне Вера Козлова. – Медальку хочешь за боевые заслуги?

Так имей в виду, дорогой пацан, на камбузе медали не заработаешь.

2

После дежурства на камбузе я возвращаюсь домой, в команду… Домой!.. Наш кубрик стал теперь моим домом.

Домой, домой!..

Тихий звон стоит у меня в руках и ногах. Я устала, но не покажу нашим девочкам, что устала. А вдруг я все на земле могу?! А вдруг нет такой работы, чтоб я ее в жизни не переделала, не переработала? (А пусть проверят, чего я не переделала, не переработала!) Камбуз – подумаешь, миски – подумаешь! Подумаешь, какие-то некрашеные полы!..

Я иду одна по короткой и вместе длинной дороге, по которой мы нынче утром ходили строем. Иду очень медленно.

На Севере лето. Полярное. И такое короткое… Ночи с негаснущим светом, как в Ленинграде.

В прозрачном ледяном воздухе отчетливо выступает навстречу мне дальняя нежная цепь размытых гор.

Полусветло. На улице у причала сидит наш флотский художник Цейтлин. О чем это он? Малоподвижное лицо его спокойно, сосредоточенно. Цейтлин не замечает шагающих мимо людей.

Попросить бы у него красок! Попросить бы уголька и серой бумаги!.. Я задерживаю шаги, но подойти к нему не решаюсь…

Вперед! К зданию нашей команды. Вперед – в типографию.

Неровны улицы городишка Полярный: то вздымаются вверх, то вдруг ни с того ни с сего бегут вниз.

Красок бы…

Нет. Не могу попросить… Должно быть, я и на самом деле раззява.

Вперед. Вот здание типографии.

Окна в кубрике замаскированы.

Светло на дворе. Зачем же опускать штору? Свет электричества все равно растворяется в свете полярной ночи. Но попробуй-ка не опусти бумажную штору! Как привидение из преисподней, явится комендант Козюра.

Все ненавидят Козюру. За бюрократизм. Но мне его жалко, потому что он совершенно не виноват. Если б мне приказали сделаться комендантом, я бы тоже следила за шторами. Приказ есть приказ. Война! Полмира зашторено… И вот не учли, что есть на земле городишко Полярный – крохотный городишко, могучая база Северного флота, где ночью бывает светло и где каждую ночь отходят в море суда подводников.

Перед тем как вернуться в кубрик, я на всякий случай тщательно надраиваю сапоги. Умываюсь… В первый раз за весь сегодняшний день я гляжусь в зеркало. Нос у меня как будто длиннее, чем был с утра, лицо стало острое. Как бы девчонки не догадались, до чего тяжело мне было на камбузе…

На всякий случай я принимаюсь петь:

Я свободна. Могу лечь спать. Но я не лягу. Я буду петь:

От неожиданности все прыскают.

– Не команда, а детский сад, – печально говорит Вера.

– Очень странно, – дрожащим от гнева голосом отвечаю я. – Здесь все поют!.. Все всегда поют… И под гитары, и хором… И если я одна до сих пор не пела, не пела…

– Пой себе на здоровье, – говорит Вера. – Мы просто не поняли, в чем дело. Решили, что ты того… Не обижайся, Капитолина.

– Капка, – говорит мне дежурная, – у тебя в сапоге гвозди. Ты исцарапала пол в нашем кубрике.

– Гвоздь не в великановском, а в моем сапоге, – отвечает Козлова. – Чего к ней пристали, на самом-то деле?..

принимается ни с того ни с сего напевать Настя.

Что бы вы ответили на такую песню, если бы были на моем месте?

Я отвечаю:

– Сама картина! – Но голос у меня почему-то дрожит.

– Девочки, – говорит Вера, – займемся-ка ее волосами. Это начало носит принципиальный характер. Посмотрите, что она сделала с головой! Волосы дыбом. В конце концов, мы одна команда, и это не по-товарищески. Меня усаживают на табурет, обильно смачивают мне волосы и наворачивают каждую прядь на обрывок газеты. Это называется «бигуди». – Увидишь, как хорошо получится, – говорит Сима. – Мы тебя научим, и перед сном ты будешь сама накручивать… Станешь похожей на человека.

Голова у меня покрыта бумажными рожка́ми. Хлопочет весь кубрик. Девочки серьезны, сосредоточенны. Лежа на койке и отрываясь от Бунина, Вера время от времени спускает короткие директивы: – Лучше бы на косой пробор. Так больше по форме.

– Будет тебе. Молчи. Под беретом не видно пробора. Читай свои книжки… Я в рожках. Я в бигуди. Спасибо девочкам. Я постараюсь спать как можно осторожней и аккуратней. Девятый час. Дежурная обносит матросов из типографии молоком. Типография – вредный цех: рабочие из типографии получают стакан порошкового молока в сутки. Поскольку в нашей команде я одна не работаю в типографии, а служу в отделе Политуправления, мне одной не положено молока. Я окончила в Ленинграде немецкую школу и свободно говорю по-немецки. Должность, которую я занимаю, равняется должности офицера. Но я – матрос и, стало быть, обязана жить в команде. Вот меня и пристроили к команде девушек из типографии. Обычно, когда дежурная разносит молоко, я уже крепко сплю. Но сегодня мне надо доказать девочкам, что после камбуза я могла бы бодрствовать всю ночь. И я делаю вид, что ослепла. Не надо мне их молока. Что я, не видывала молока?!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «