Страница 21 из 27
Балтимора
8 апреля 1994
Джозеф и Мэри встретили побитого Юджина морем охов и вздохов. Мэри плакала. Джозеф кипел и грозился пристрелить «этого сукина сына», если он посмеет снова прикоснуться к их бедному Юджину.
После всего случившегося Юджин получил среднесрочный отпуск по болезни, постельный режим и тщательнейший уход. Мэри, кажется, была просто очарована возможностью ухаживать за ним. Она была чрезвычайно добрым, но совершенно безалаберным существом. Она искренне полагала, что любит несчастного покалеченного мальчика. Сам факт его страданий имел для нее неизмеримо большее значение, чем то, какими именно повреждениями эти страдания вызваны. Более того, где-то глубоко в подсознании она видела его вечно страдающим и вечно нуждающимся в ее заботе.
Из-за необходимости долго держать суставы в деформированном состоянии у Юджина действительно начались боли — сильные, выматывающие, загоняющие сознание глубоко-глубоко. Он знал, что скоро это пройдет и повторения кошмара девяностолетней давности не будет…
…Тогда, в девятьсот третьем, он пережил поистине чудовищные муки. Сначала — когда в нем проснулся зверь. Несколько дней он бился в горячке на матрасах в своем подвале. Его преследовали видения. Ему снился Юджин-старший, производящий над кем-то обряд экзорцизма, — это было совсем как на рисунке в книге из библиотеки колледжа, только демоны при произнесении формул власти выскакивали не из одержимого, но из самого экзорциста… Ему виделось огромное сердце, бьющееся в такт сумасшедшей ресторанной музыке… Ему казалось, что тело его может быть текучим и податливым… Ему грезилось, что страшный мясник механическими взмахами громадной секиры отрубает ему один за другим пальцы на руках…
Это продолжалось несколько дней. Возможно — несколько недель.
Потом он пришел в себя. Кошмары отступили — и пришел голод. Это был очень странный и очень страшный голод. Юджин знал, что утолить этот голод можно только жертвой. И он точно знал, кто ему нужен — столяр Питере с третьего этажа, квартира которого располагалась как раз над квартирой самого Тумса.
По скобам в вертикальной вентиляционной шахте Юджин добрался до третьего этажа и взглянул сквозь решетку. Столяр спал. По количеству разбросанных вокруг него бутылок было ясно, что спит он крепко. И даже несмотря на это, Тумс, возможно, не решился бы напасть… Но в тот день им владел голод, а не страх. Поэтому Юджин с тяжелым хрипом высадил в комнату вентиляционную решетку и вывалился вслед за ней сам — нырнув в густую смесь запахов свежей древесной стружки, древних соленых сухарей в мешках, винного и пивного перегара и застоявшейся мочи. И оболочкой этой смеси был еще один запах — странный и знакомый. Запах, который он много лет спустя будет разыскивать по всей Балтиморе.
Запах тумса.
Он набросился на спящего Питерса и голыми руками разорвал ему живот.
Питере проснулся, страшно заорал и замахал руками.
Юджин ухватил обнажившуюся печень обеими руками — и вырвал, разбрызгав по всей комнате ошметки окровавленного мяса.
Глаза Питерса расширились, он попытался что-то произнести, но голова его запрокинулась, из горла хрипло вырвался воздух, и дыхание пресеклось.
Печень Юджин сожрал тут же. Всю, без остатка.
Потом он, почти ничего не соображая, открыл дверь, добрел по коридору до общей ванной (увидеть его в это время мог кто угодно из соседей), закрыл дверь на крючок и долго смывал с себя кровь теплой ржавой водой.
В ванной тоже было вентиляционное отверстие — такое же, как в квартире Питерса, только не закрытое вентиляционной решеткой. Сквозь это отверстие он и выбрался, оставив дверь ванной закрытой на крючок. Краем сознания Юджин еще в состоянии был удивиться, что ему удалось протиснуться в проход, достаточно широкий разве что для кошки, но в тот момент ему было почти все равно. В вентиляционной шахте было невероятно грязно, за ним тянулись килограммы влажной пыли, смешавшейся с мертвой паутиной, а он отталкивался от них ногами — и полз, и полз, и полз…
В конце концов он выбрался из вентиляции в помывочной слесарных мастерских, где еще раз принял душ, вернулся к себе в квартиру через парадный вход и обрушился в ласковую тишину подвала…
В тот же день его покинули кошмары, но зато начались еще худшие страдания — физические. Болело все. Трещали кости, буквально все мышцы выкручивало судорогой. Это было невозможно перенести. Было бы невозможно — если бы не вечное биение пульса подвала. Место усыпляло боль, которая никуда не уходила, но становилась хотя бы переносимой…
А потом боль ушла совсем, он проснулся и принялся строить первое гнездо.