Страница 43 из 75
Государь отдал короткую голосовую команду и стена позади меня, оказавшаяся громадным дисплеем, начала демонстрировать старый дом на окраине одной из деревень в Московской губернии, а также предателя Лискина, его несчастную супругу и меня, помимо прочих…
По моему позвоночнику пронесся электрический разряд, на мгновение-другое лишивший возможности дышать!
«Есть мнение, что в следующий раз, когда „одна барышня“ решит отколоть очередной номер, ей не следует выпускать из виду того факта, что весьма пристально бдят не только за ней, но также и за бдящими за ней…». — мне вспомнились слова Ядвиги.
И правда, об этом следует всегда помнить, вот только, похоже, уже поздно…
— Виртуальная запись не подделка? Ты действительно была там и тогда? — все тем же спокойным тоном поинтересовался он.
Я перевел взгляд с дисплея на пол.
Неважно сейчас, откуда у него эта запись.
— Нет, Ваше Императорское Величество… — ощущая, с какой бешеной скоростью колотится мое сердце, сумев, однако, не покраснеть и не побелеть, ровным тоном ответил я, все также не глядя на него.
— Смотри на меня, когда я с тобой говорю! — Государь повысил голос, а затем, успокоившись, уточнил. — То есть, на записи все-таки не ты?
Признавать подобное перед этим человеком не хочется категорически, но есть уверенность, что если сейчас совру, то последствия для меня окажутся гораздо тяжелее.
— Я. Там. Есть. — раздельно произнес я, ощущая, будто бы натурально подписываю собственный приговор.
— Так, значит, все-таки ты… — произнес царь, а затем, активировав некое невидимое мне переговорное устройство, произнес несколько негромких слов.
Где-то на минуту в помещении установилась тишина, а затем явился царский адъютант, принесший чайничек и заменивший, стоящую перед царем кофейную чашку на чайную.
— Благодарю. — произнес царь, а адъютант, забравший еще и кофейник, направился на выход.
— Двадцать лет, Кайа… — сказал он, наливая себе чай. — Двадцать лет каторги за тот кошмар, что ты там устроила…
Небрежным движением он толкнул томики Уголовного уложения в мою сторону.
Мои руки начали заметно дрожать, а зубы, если бы крепко их не сжал, отбивали бы сейчас чечетку.
Вновь вернувшийся в десятикратной силе ужас, который преследовал меня годами там, принялся разлагать мой разум.
—…без права на замужество и рождение детей. А от виселицы тебя спасает только то, что… этот…
Государь произнес «этот» с заметным отвращением.
—…сам ее убил. Но, даже так, когда окончится срок твоего наказания, если, конечно, к тому моменту все еще будешь жива, ты уже станешь разбитой старухой от той тяжкой жизни, которой живут каторжане. И от всего этого великолепия…
Он указал на меня рукой, сверху вниз.
—…не останется ни-че-го.
Если этот разговор происходит наяву…
Убрав руки за спину, я ущипнул себя. Больно!
…значит, Государь желает склонить меня к чему-то.
«Государь никогда не общается с теми, кому подписывает смертный приговор». — вновь вспомнились мне слова матушки, сказанные ею перед моим отъездом сюда. — А двадцатилетняя каторга — это суть есть смертный приговор для юной барышни.
Осознав это, я почувствовал, как сердцебиение постепенно (очень постепенно!) возвращается в норму.
Я начал успокаиваться внутренне.
Император смотрит на меня, ну а я, глядя на свои туфли, молчу.
Сделав несколько глотков, он поставил чашку на блюдце и задал вопрос, на который знал ответ:
— Зачем же ты так поступила?
– Только. Затем. Чтобы. Мой. Приемный. Отец. Не. Оказался. На. Виселице. — из-за все еще продолжающегося волнения говорить внятно оказалось сложно, так что я произнес это отдельными словами.
— А ведь он вполне мог там оказаться… Своей волей я могу уменьшить твое будущее наказание во много раз, если…
Я поднял на него свой взор и, когда пауза затянулась, уточнил:
— Если?
— Если прямо сейчас поклянешься мне, что, вернись ты туда и в тот миг… — он кивнул на дисплей, а затем повысил голос, — то всего этого не произошло бы!
Я уставился на статую, позади него.
Вот я и ступил на «минное поле»…
Естественно, что ему совершенно неинтересно знать, как бы я поступил, если было бы возможным отмотать все «взад».
Да и меру наказания определяет суд, а не Государь, который лично может только помиловать.
Он спрашивает о другом.
Отказаться от своего деяния, для Кайи равно отправить приемного отца на виселицу.
Готова ли ты, Кайа, ради смягчения своего наказания, отправить приемного папашу на виселицу? Вот в этом вопрос.
Делай свой очередной уже выбор, Кайа, ибо не делать нельзя!
— Нет, Ваше Императорское Величество! — я встал практически по стойке смирно и голос мой звучал твердо. — Тогда я сделала то, что должна была сделать! И если бы пришлось это повторить — повторила бы! А теперь пусть будет то, что будет!
Моя ставка сделана.
На совсем непродолжительное время установилась тишина, а после государь вновь что-то произнес в переговорное устройство, и в помещении снова объявился его адъютант, поставивший на стол еще одну чашку с блюдцем.
— Присаживайтесь, Кайа Игоревна. — велел мне он, когда за адъютантом закрылась дверь.
Я уселся напротив.
Обратился ко мне на «вы» и предложил присесть. Значит, все то, что случилось до этого, было лишь прелюдией к настоящему разговору…
— Я не стану передавать это дело в следствие. — он кивнул на дисплей. — Однако, «как раньше» для вас уже не будет. Налейте себе чай.
И я налил, но сначала, конечно же, Государю.
— Кайа Игоревна, для вас существуют два пути в дальнейшей жизни. И по какому из них пойти, это я оставлю на ваше усмотрение. — произнес он. — Ситуация с вашей помолвкой подразумевает какой бы то ни было счастливый исход лишь в том случае, если я наложу свое вето на ее разрыв. Я могу это сделать, однако не стану. Подобное создаст ненужную сейчас напряженность и судьба всего лишь одного человека, поверьте, не стоит последствий такой напряженности. Вы примете постриг и убудете в один из женских монастырей, по выбору вашей Семьи. Это станет достойным решением вопроса с разрывом помолвки, не создающим ненужной напряженности, а также одним из двух путей, возможных для вас.