Страница 6 из 9
Трудно найти объяснение этому эпизоду. Я окончательно прихожу к выводу, что Горинг своего рода маньяк. Но, однако, когда я думаю о том, какое впечатление произвел камень на матроса, каким уважением пользовалась Марта на плантации и как был удивлен Горинг при виде камня, мне остается сделать лишь один вывод: я действительно располагаю каким-то могущественным талисманом, перед которым преклоняются негры.
Больше не буду давать его в руки Горингу.
8 и 9 ноября. Стоит замечательная погода. За все время плавания была лишь одна небольшая буря, ветер неизменно попутный. Эти два дня мы шли быстрее, чем когда-либо.
Я люблю наблюдать, как нос корабля разрезает волны и кверху взлетают фонтаны брызг! Пронизывая их, солнечные лучи образуют бесчисленные маленькие радуги – «задрайки», как говорят моряки. Сегодня я несколько часов подряд любовался этим великолепным зрелищем, стоя на баке среди брызг, сверкавших всеми цветами радуги.
По-видимому, рулевой рассказал остальным неграм о моем чудесном талисмане, потому что они проявляют ко мне величайшее почтение.
Вчера вечером Хайсон обратил мое внимание на одно любопытное явление, очевидно, оптический обман. Высоко в небе, к северу от нас, появился какой-то треугольный предмет. Хайсон объяснил, что точно так же выглядит пик острова Тенерифе, если на него смотреть с большого расстояния. В действительности же остров в тот момент находился по крайней мере в пятистах милях к югу от нас. Возможно, это было облако или один из тех странных миражей, о которых всем нам доводилось читать.
Удерживается очень теплая погода. Хайсон говорит, что он и не подозревал, что в этих широтах так жарко.
Вечером играл в шахматы с Хертоном.
10 ноября. Становится все жарче и жарче. Сегодня с земли прилетели какие-то птицы и устроились на снастях, а между тем мы еще довольно далеко от материка.
Так жарко, что нам лень чем-нибудь заняться. Бездельничаем на палубе и курим.
Сегодня ко мне подошел Горинг и вновь задал несколько вопросов о камне. Я ответил довольно кратко, тем более что не совсем еще простил ему дерзость, с какой он пытался лишить меня сувенира.
11 и 12 ноября. По-прежнему идем хорошо. Я даже не представлял, что близ Португалии может быть так жарко. На суше, несомненно, прохладнее. И матросы и сам Хайсон удивлены.
13 ноября. Произошло совершенно необычайное событие, настолько необычайное, что его почти невозможно объяснить. Или Хайсон совершил потрясающую ошибку, или на наших инструментах сказалось какое-то магнетическое влияние.
Перед самым рассветом вахтенный крикнул с бака, что впереди слышен шум прибоя, а Хайсону показалось, что он видит очертания берега. Корабль сделал поворот, и хотя не было видно никаких огней, никто из нас не сомневался, что мы немного раньше, чем предполагали, вышли к португальскому побережью. Как же мы были изумлены, увидев утром открывшуюся перед нами картину! В обе стороны, насколько хватал глаз, тянулась линия прибоя. Одна за другой катились огромные зеленые волны и разбивались о берег, оставляя клочья пены. И что же оказалось за линией прибоя? Не покрытые растительностью берега и невысокие прибрежные утесы-Португалии, а огромная песчаная пустыня. Без конца и края простиралась она перед нами, сливаясь на горизонте с небом. Куда бы вы ни посмотрели – везде лежал желтый песок. Кое-где виднелись холмы фантастической формы высотой в несколько сот футов, но чаще всего взгляд скользил по открытому пространству, плоскому, как бильярдный стол.
Выйдя с Хертоном на палубу, мы посмотрели друг на друга, и Хертон разразился хохотом. Хайсон весьма огорчен происшедшим и заявляет, что кто-то испортил инструменты. Нет сомнений, что перед нами Африка, и несколько дней назад в северной части горизонта мы действительно видели пик острова Тенерифе. Когда к нам прилетели птицы с земли, наш корабль, должно быть, проходил мимо каких-то островов из группы Канарских. Если мы идем тем же курсом, то должны теперь находиться севернее мыса Кабо-Бланко, около неисследованной части африканского материка на краю огромной Сахары. Единственное, что мы можем сделать, – это починить инструменты и плыть дальше к месту нашего назначения.
8 часов 30 минут вечера. Весь день лежали в дрейфе. Берег сейчас находится от нас в полутора милях. Хайсон осмотрел инструменты, но так и не понял, что вызвало необычайную ошибку в их показаниях.
На этом заканчивается мой дневник, и остальную часть своего рассказа я пишу по памяти. Вряд ли я ошибусь в изложении фактов: слишком хорошо они мне запомнились. В ту самую ночь над нами грянула столь долго собиравшаяся гроза и я узнал, что означали все происшествия, о которых я писал как о совершенно случайных. Каким же слепым идиотом я был, что не понимал этого раньше!
Расскажу как можно точнее, что произошло.
Около половины двенадцатого ночи я ушел к себе в каюту и уже собирался ложиться спать, когда услышал стук в дверь. Я открыл ее и увидел маленького черного слугу Горинга. Он сказал, что его хозяин хочет что-то сообщить мне и ждет меня на палубе. Несколько удивленный такой просьбой в столь позднее время, я все же без колебаний пошел наверх. Едва я успел ступить на палубу, как на меня набросились сзади, повалили на спину и заткнули рот носовым платком. Я сопротивлялся изо всех сил, но вскоре меня крепко связали, прикрутили к шлюпбалке и приставили к горлу нож. Я не мог ни крикнуть, ни шевельнуться.
Ночь выдалась до того темная, что мне все еще не удавалось рассмотреть, кто напал на меня. Но постепенно мои глаза привыкли к темноте, а из-за облаков выглянула луна, и я увидел, что меня окружают два матроса-негра, негр-кок и мой спутник по плаванию – Горинг. На палубе у моих ног лежал еще один человек, но на него падала тень, и я не мог его узнать.
Все произошло очень быстро. Не истекло и минуты с того момента, как я ступил на трап, а я уже был в совершенно беспомощном положении, с кляпом во рту. Это случилось так внезапно, что я с трудом мог поверить в реальность происходившего и понять, в чем дело. Я слышал, как возбужденно шептались бандиты, обмениваясь короткими фразами, и инстинктивно догадался, что речь идет о моей жизни. Горинг говорил властно и сердито, а остальные, как мне показалось, настойчиво возражали против его приказаний. Затем все перешли на другую сторону палубы, откуда я мог только слышать шепот, тогда как самих бандитов скрывал световой люк кают-компании.
Все это время до меня доносились голоса вахтенных матросов, болтавших и смеявшихся на другом конце корабля. Они стояли кучкой, ничего не подозревая о темных делах, что совершались в каких-нибудь тридцати ярдах от них. О, если бы хоть одним словом предупредить их, пусть даже ценой собственной жизни! Но это было невозможно. По временам свет луны прорывался сквозь рассеянные по небу облака, и тогда я видел серебристое мерцание моря, а за ним – огромную, таинственную пустыню с причудливыми песчаными холмами.
Взглянув вниз, я заметил, что человек на палубе лежит неподвижно. Как раз в эту минуту трепетный луч луны осветил обращенное кверху лицо. Боже милосердный! Даже сейчас, спустя двенадцать с лишним лет, моя рука дрожит, когда я пишу эти строки. Несмотря на искаженные черты лица и выпученные глаза, я сразу узнал Хертона – молодого, жизнерадостного конторщика, моего доброго товарища. Не нужен был опытный глаз врача, чтобы увидеть, что он мертв. Закрученный вокруг шеи носовой платок и кляп во рту показывали, что злодеи расправились с ним без малейшего шума. И в тот миг, когда я смотрел на труп бедняги Хертона, в голове у меня молнией блеснула догадка… Многое еще казалось необъяснимым и загадочным, но истина уже брезжила в моем уме.
По другую сторону светового люка кают-компании кто-то чиркнул спичкой, я увидел высокую фигуру Горинга. Квартерон стоял на борту и держал в руках что-то вроде потайного фонаря. На мгновение он опустил его за борт, и, к моему величайшему удивлению, на берегу среди песчаных холмов тотчас же блеснула ответная вспышка. Она появилась и исчезла так быстро, что я ее не заметил бы, если бы не следил за направлением взгляда Горинга. Он вновь опустил фонарь, и на берегу снова ответно мигнул огонек. Спускаясь с борта, Горинг поскользнулся, и у меня радостно дрогнуло сердце: я надеялся, что вахтенные услышат произведенный им шум. Но этого не случилось. Ночь была тихая, корабль недвижим – все это усыпляло бдительность вахтенных. Хайсон, который после смерти Тиббса отвечал за обе вахты, ушел к себе в каюту поспать несколько часов, а заменивший его боцман стоял с двумя матросами у фок-мачты. У моих ног лежал убитый человек, а сам я, беспомощный, лишенный возможности крикнуть, связанный так, что веревки врезались мне в тело, ожидал следующего акта драмы.