Научу тебя плохому

Боже, дай мне сил не наброситься на эту девочку.

Умом я понимаю, что пугаю ее, что нельзя с ней так, осторожнее нужно, деликатнее, а нихрена с собой поделать не могу. Как увидел ее, промокшую, трясущимися руками вынимающую из конверта купюры, из практически пустого конверта, с оставшейся в нем, совершенно смешной суммой, озверел просто.

Гордячка мелкая, без гроша за душой, а деньги мне оставила, расплатилась, так сказать, за еду и ночлег. И откуда только взялась такая, трясется вся, дрожит от каждого моего прикосновения, вот-вот в обморок грохнется, а гордая, до ужаса гордая. Маленькая гордая мышка. И чего мне с ней делать? Как не наброситься на нее, когда так хочется касаться, когда хочется к себе прижать и не отпускать больше никогда и никуда. Впрочем, я и не отпущу больше. Впредь бдительнее буду.

И мягче надо, конечно, быть мягче, пластичнее что ли. Просто я не умею, у нас семейное это, от генов никуда не денешься.

И вот сейчас я брата как никогда понимаю, одержимость эту его больную. Я ведь, чего греха таить, недоумевал, глядя на Демьяна, на его потребность в Дарьке. Он же дурной совсем, ее оберегает, рычит чего-то на всех, волком смотрит на каждого мужика, рискнувшего просто заговорить с сестренкой. И после того, как он ее в берлогу свою утащил и окольцевал, я, стоя в сторонке, посмеивался.

Досмеялся.

Однако у брата хоть и клиника, но не психиатрическая, а у меня явно кукуха кукарекнулась. Потому что одно дело в сестру сводную втрескаться, и совсем другое в человека по ту сторону экрана. Вот только в отличии от брата своего придурочного, я от чувств своих бежать не собирался. Это он, как только понял, что вляпался туда, куда не стоило, сбежал, сверкая пятками на три долгих года, Дарю мучал, себя наказывал за чувства свои, якобы неправильные, нам всем нервы потрепал, потом вернулся, конечно. Не смог.

Притащился к своей ненаглядной. Что за загоны дебильные? Подумаешь, сестра сводная, нашел проблему. Не кровная же и ладно. У нас в семье все с придурью, и ничего, своего выбора никто не стыдился. Отец там чего-то накосячил в самом начале, правда, Демьян видимо в него.

А я — нет, я на чужих ошибках учиться умею. Вот научился, настолько, что судьба — а теперь хочешь не хочешь в нее поверишь — мне мою мышку на блюдечке преподнесла. Я идиот что ли, от такого подарка отказываться?

Я и не отказался, только как мне ей теперь объяснить, как правду рассказать, да так, чтобы поверила. Потому что я бы на ее месте не поверил. Послушать со стороны — бред какой-то.

Вздыхаю, оставляю мышку одну, и иду в кухню, потому что стоять под дверью ее спальни в крайне возбужденном состоянии — плохая идея, очень плохая.

Улыбаюсь, вспоминая взгляд испуганный, ротик полураскрытый, я свихнусь, просто свихнусь, если и дальше буду просто смотреть, и ничего не предпринимать. Она меня за этот чертов месяц почти с ума свела, а теперь, когда она в моем доме, в моих руках, я и подавно крышей поеду.

В кухне первым делом иду к чайнику. Чудо это маленькое согреть необходимо просто. По-хорошему бы затолкать ее в теплый, даже горячий душ, и самому туда вместе с ней забраться. Но так нельзя, пока нельзя, потому что маленькая трусливая мышка ко всему прочему девочка не тронутая. Хорошая девочка, которую только предстоит развратить и научить… Ох… Я научу.

Чувствую себя извращенцем полным, и при этом лыбу давлю довольную.

Завариваю полный чайник чая. Из холодильника достаю лимон, промываю под холодной водой и, нарезав на дольки, кладу их в кружку, засыпаю сахаром, давлю, выдавливая сок, и отправляю всю эту смесь в чайник.

К мышке возвращаюсь не меньше, чем через десять минут с горячим чаем и большой кружкой. Стучу в дверь, понимая, что надо, пожалуй, учиться держать себя в руках, но как только мышка открывает и предстает передо мной в Дарькином костюме, я едва ли не роняю горячий чайник на пол, вместе с собственной, отвисшей нижней челюстью. Сестренка моя не то, чтобы модница, но со вкусом у нее все в порядке было, однако мышка… Мышка в этом чертовом бежевом костюме — космос. Он словно для нее куплен был. И я практически пускаю слюни, рассматривая Есю, и каждый изгиб ее тела. Трикотажная ткань идеально обтягивает грудь, тонкую талию и округлые бедра. И зачем только прячет все это под каким-то дебильным, мешковатым свитером, нагоняющем бесконечную тоску и депрессию.

— Все в порядке? — мышка подает голос, и только тогда я понимаю, что все это время, как дебил последний, пялюсь на нее в упор.

Прочищаю горло, и мотнув головой, словно пытаясь избавиться от наваждения, просто делаю шаг внутрь, вынуждая мышку отойти в сторону. Подхожу к стоящему в углу у стены столу, ставлю чайник с кружкой на гладкую, лакированную поверхность. По-хорошему стоило захватить подставку, Дарьку бы ее отсутствие привело в ярость, а мне… мне сейчас совершенно пофиг. Потому что позади, не решаясь двинуться с места, стоит мышка, и я спиной ее взгляд на себе ощущаю.

— Вещи давай, — разворачиваюсь к ней, подхожу ближе, — я заброшу в машинку.

— Я сама, — качает головой, на меня не смотрит.

— Ну сама так сама, как машинка включается знаешь? — я идиот, конечно, она знает.

Легкий, едва заметный кивок. Наклонившись, она поднимает с пола свой огромный рюкзак. И как только умудряется его таскать? Она же кроха совсем, маленькая такая, хрупкая. И красивая, соблазнительная до ужаса, а сейчас, в полусогнутом положении, и вовсе не на шутку меня заводит. Она же не подозревает даже, как охрененно сейчас выглядит, и о том, что я, мудак такой, на попку ее красивую не стесняясь пялюсь, тоже не подозревает.

Из комнаты она выходит на меня не глядя, видно, в обществе моем ей совсем не комфортно. И я, конечно, сам в этом виноват, но у меня есть вполне весомое оправдание, я мышку свою нашел. Вот так совершенно случайно нашел.

И, конечно, я иду за ней, естественно, чтобы помочь только. Ну и может еще немного посмущать.

В ванную вхожу практически следом. Мышка усердно делает вид, что меня не замечает, складывает свои немногочисленные, промокшие пожитки в стиралку и захлопывает дверцу. А я просто наблюдаю за этой картиной и от самого себя тошно становится.

Потому что у нее, у девчонки этой, нихрена нет, кроме вот этого рюкзака сраного и нескольких купюр в мятом конверте. И вместо того, чтобы найти ее, разыскать, настоять, я, как урод последний, какое-то совершенно идиотское слово держал. Джентльмен долбанный. Нихрена не делал, днями и ночами о ней думал, и ни черта не делал. А теперь я сам себя сожрать готов за бездействие и в каком-то смысле слабость даже.

Я у трусихи этой на поводу пошел, и, блядь, не будь Дарька такой стервозиной мелкой, и Виталя таким придурком дотошным, я же мог… черт, я же мог просто ее потерять. Я должен был, обязан был просто ее отыскать, меня же тянуло к ней силой какой-то невидимой, должен был ей помочь. И пока я вполне себе комфортно существовал, она…она выживала, одна.

Смотрю на нее, на то, как сгорбившись она рассматривает панель управления, как смешно щурится, читая надписи.

— Чудо, ты порошок-то засыпала? — усмехаюсь, подхожу к ней впритык, нависаю над своей трусливой мышкой.

— Я…— она краснеет до самых ушей, глаза отводит.

А я понимаю, что идиот я конченный, опять ее пугаю, но ничего, вообще ничего не могу с собой поделать. С трудом отвожу от нее взгляд, беру стоящий рядом с машинкой порошок, засыпаю в нужный отсек и задвигаю лоток. Сам устанавливаю подходящий решим и снова перевожу взгляд на стоящую рядом мышку.

Она трясется, себя руками обнимает, то ли от холода защититься пытается, то ли меня настолько боится.

— Ты как? — спрашиваю, не узнавая свой голос.

— Нормально, — пожимает плечами, — спасибо, — выдавливает из себя едва слышно.

И сейчас она выглядит настолько беззащитной, что желание схватить ее в охапку, прижать к себе и не отпускать, достигает своего апогея. Я сам не понимаю, как так получается, но уже через мгновение мышка оказывается сидящей на стиральной машине, с расставленными в стороны ногами.