Страница 95 из 276
В 1924 году в секретном циркуляре ОГПУ выделялись три основные категории подозреваемых и критерии, по которым следовало их устанавливать:
1. Политические партии и организации:
— все бывшие члены дореволюционных политических партий;
— все бывшие члены монархических союзов и организаций;
— все бывшие представители старой аристократии и дворянства;
— все бывшие члены молодёжных организаций (бойскауты и др.);
— все националисты любых оттенков.
2. Сотрудники царских учреждений:
— все сотрудники бывшего МВД, секретные агенты охранки и полиции, все чины пограничной стражи и т. д.;
— все сотрудники бывшего Минюста, все члены окружных и уездных судов, судьи, прокуроры всех рангов, мировые судьи, судебные следователи и исполнители;
— все без исключения офицеры и унтер-офицеры царских армии и флота.
3. Тайные враги Советской власти:
— все офицеры, унтер-офицеры и рядовые Белой Армии, других белогвардейских формирований, различных повстанческих отрядов и банд, в том числе и амнистированные Советской властью;
— все гражданские сотрудники центральных и местных органов белогвардейских правительств;
— все религиозные деятели;
— все бывшие купцы, владельцы магазинов и лавок, а также «нэпманы»;
— все бывшие землевладельцы, крупные арендаторы, богатые крестьяне, использовавшие в прошлом наёмный труд;
— все бывшие владельцы промышленных предприятий и мастерских;
— все лица, чьи близкие родственники находятся на нелегальном положении или продолжают вооружённую борьбу в рядах антисоветских банд;
— все иностранцы независимо от национальности;
— все лица, имеющие родственников или знакомых за границей[92];
— все члены религиозных сект и общин;
— все учёные и специалисты старой школы, особенно те, чья политическая ориентация не выяснена до сего Дня;
— все лица, ранее подозреваемые или осуждённые за контрабанду, шпионаж и т. д.
Понятно, что такой творческий подход не мог не спровоцировать массовых обвинений представителей научной и культурной интеллигенции в контрреволюционной деятельности. Только по одному делу Трудовой крестьянской партии было арестовано 1296 человек, включая выдающихся учёных-экономистов: Н. Д. Кондратьева, возглавлявшего Конъюнктурный институт Наркомата финансов (когда-то он был заместителем министра продовольствия во Временном правительстве), профессоров Н. П. Макарова, А. В. Чаянова[93], всемирно известного генетика Николая Ивановича Вавилова. Подозреваемым по этому делу проходил М. И. Калинин. Ему повезло больше остальных, однако протоколы с показаниями обвиняемых против «всесоюзного старосты» по распоряжению И. В. Сталина разосланы всем членам ЦК и ЦИК «для сведения».
Когда 10 марта 1928 года газета «Правда» вышла с передовицей «Об экономической контрреволюции в угольной промышленности», в этом же номере было опубликовано заявление прокурора Верховного суда СССР «О раскрытии контрреволюционного экономического заговора». Так начинается первый инсценированный процесс по делу об экономической контрреволюции в Донбассе. За день до этого председатель Совета народных комиссаров СССР и одновременно — Совета по труду и обороне СССР А. И. Рыков выступает с речью «Хозяйственное положение СССР» на пленуме Московского совета, в которой обвиняет в саботаже и вредительстве большую группу руководителей угольной отрасли Украины. Расследование дела осложняется тем, что незадолго до процесса в посёлке Шахты местные шахтёры устроили манифестацию, её 10 000 участников выдвигали не только экономические, но и политические требования. После митинга перед зданием местного ОГПУ начиналась забастовка. Расследование происшествия вёл секретный отдел Харьковского ОГПУ, который возглавлял В. М. Горожанин. Прокуратура РСФСР посчитает работу харьковских чекистов недостаточно эффективной — этот эпизод Горожанину вспомнят при его аресте в 1938 году. Следователь по важнейшим делам при прокуроре РСФСР Эммануил Левентон, который ведёт предварительное следствие, написал специальный рапорт по этому поводу. 82 человека, которые проходили по делу, были осуждены во внесудебном порядке, 53 обвиняемых участвовали в публичном процессе, который впервые проходил в Колонном зале Дома Союзов.
Надо сказать, что политические кампании и судебные процессы, в качестве их апофеоза, представляли собой полноценный классический спектакль с его «назидательностью, патетикой, сюжетной последовательностью, языковым каноном и строгим распределением ролей».
Сценарному замыслу судебного процесса по делу контрреволюционной организации Союза инженерных организаций («Промышленной партии») мог бы позавидовать любой гениальный театральный режиссёр XX века. Алгоритм проведения этой масштабной политической акции (к правосудию она никакого отношения не имела) был просчитан и включал в себя не только широкое PR-co-провождение, в центре которого сам факт признания подсудимыми своей вины, участие в судебных заседаниях знаменитых адвокатов, в том числе иностранных, но и абсолютную вовлечённость первых лиц государства в правовое конструирование приговора и его аргументацию. В этой связи приведу два документа. Первый — это письмо тов. И. В. Сталина председателю ОГПУ В. Р. Менжинскому по поводу прочитанных им показаний «вредителей»:
«Тов. Менжинский!
Письмо от 2/Х и материалы получил. Показания Рамзина очень интересны. По-моему, самое интересное в его показаниях — это вопрос об интервенции вообще и особенно вопрос о сроке интервенции. Выходит, что предполагали интервенцию в 1930 г., но отложили на 1931 или даже на 1932 г. Это очень вероятно и важно. Это тем более важно, что исходит от первоисточника, т. е. от группы Рябушинского, Гукасова, Денисова, Нобеля, представляющей самую сильную социально-экономическую группу из всех существующих в СССР и эмиграции группировок, самую сильную как в смысле капитала, так и в смысле связей с французским и английским правительствами. Может показаться, что ТКП (Трудовая крестьянская партия. — Ред.) или „Промпартия“ или „партия“ Милюкова представляют главную силу. Но это неверно. Главная сила — группа Рябушинского — Денисова — Нобеля и т. п., т. е. „Торгпром“. ТКП, „Промпартия“, „партия“ Милюкова — мальчики на побегушках у „Торгпрома“. Тем более интересны сведения о сроке интервенции, исходящие от „Торгпрома“. А вопрос об интервенции вообще, о сроке интервенции в особенности представляет, как известно, для нас первостепенный интерес.
Отсюда мои предложения.
а) Сделать одним из самых важных узловых пунктов новых (будущих) показаний верхушки ТКП, „Промпартии“ и особенно Рамзина вопрос об интервенции и сроке интервенции (1. Почему отложили интервенцию в 1930 г. 2) Не потому ли, что Польша ещё не готова? 3) Может быть, потому, что Румыния не готова? 4) Может быть, потому, что лимитрофы ещё не сомкнулись с Польшей? 5) Почему отложили интервенцию на 1931 г.? 6) Почему „могут“ отложить на 1932 г.? 7) И т. д. и т. п.).
б) Привлечь к делу Ларичева и других членов „ЦК Промпартии“ и допросить их строжайше о том же, дав им прочесть показания Рамзина.
в) Строжайше допросить Громана, который, по показанию Рамзина, заявил как-то в „Объединённом центре“, что „интервенция отложена на 1932 г“
г) Провести сквозь строй гг. Кондратьева, Юровского, Чаянова и т. д., хитро увиливающих от „тенденции к интервенции“, но являющихся (бесспорно!) интервенционистами, и строжайше допросить их о сроках интервенции (Кондратьев, Юровский и Чаянов должны знать об этом так же, как знает об этом Милюков, к которому они ездили на „беседу“).
92
Под эту категорию попадает председатель ОГПУ СССР при СНК СССР Ф. Э. Дзержинский. В 1922 году его родной брат Владислав Дзержинский эмигрировал в Польшу, где был призван на военную службу в качестве врача, в 1931 году стал полковником медицинской службы в польской армии.
93
В июле 1930 года А. В. Чаянов был арестован по делу вымышленной «кулацко-эсеровской группы Кондратьева — Чаянова», входившей в Трудовую крестьянскую партию, которую обвинили в намерении организовать кулацкие восстания. Допросы профессора вели начальник секретного отдела ОГПУ Я. Агранов и начальник 3-го отделения СО ОГПУ А. Славатинский.
94
Наиболее «жёсткие» стихи Мариенгофа из сборника «Явь» (1919) были охарактеризованы в «Правде» как «оглушающий визг, чуждый пролетариату». В свою очередь его же имажинистский сборник «Золотой кипяток», написанный через два года, нарком просвещения А. В. Луначарский назвал на страницах «Известий» «проституцией таланта, выпачканной… в вонючих отбросах».