Страница 38 из 276
Филёры донесли, что в числе контактов Маяковского появились члены боевой ячейки экспроприаторов — грабителей, отвечавших за пополнение партийной кассы. 18 января 1909 года в 11 часов утра, на выходе из дома, он был снова арестован. В протоколе околоточного надзирателя говорилось о задержании «неизвестного мужчины, назвавшегося Владимиром Владимировичем Маяковским, 15 лет, но на вид ему около 21 года». При обыске найдены «две записных книжки, одно письмо, одна фотографическая карточка, билет за № 51, два куска старой газеты, перочинный нож, резинка для стирания карандаша».
По совпадению, в тот же день в Петербурге завершился резонансный процесс по делу бывшего директора департамента полиции А. А. Лопухина, выступавшего последовательным оппонентом «зубатовской» системы провокаций. В 1904 году составленное Алексеем Александровичем «Временное положение об охранных отделениях» запрещало его начальникам использовать секретных агентов для организации государственных преступлений (!). Наивный либерал, он был искренне убеждён, что с революцией надо бороться с помощью законодательных реформ, а не только мерами полицейского принуждения. Свои доводы чиновник изложил в аналитической записке, которую подал на Высочайшее имя. Но 28 июля 1904 года в центре столицы, в районе Варшавского вокзала эсером-бомбистом Егором Сазоновым взорвана карета министра внутренних дел В. К. Плеве (тот направлялся на доклад в Зимний дворец и был убит), а 9 января 1905 года в столице произошли известные события: гвардейские части применили оружие против манифестантов, 4 февраля в своей карете взорван московский генерал-губернатор Великий князь Сергей Александрович — непримиримый и последовательный враг революционеров. В роли бомбиста выступал эсер Иван Каляев.
Боевой совет партии СР приговорил Великого князя Сергея Александровича и Санкт-Петербургского генерал-губернатора Д. Ф. Трепова к смерти, считая их виновными в «Кровавом воскресенье»; о смертном приговоре высокопоставленным чиновникам революционеры заблаговременно сообщили в своих прокламациях.
Несмотря на имеющуюся агентурную информацию, все эти государственные преступления полиция предотвратить не смогла (или не захотела), поэтому А. А. Лопухин был обвинён в непринятии должных мер по наведению порядка и снят со своего поста. Однако вскоре он был назначен губернатором Эстляндии (нынешней Эстонии) — ничто в этом чиновничьем мире не меняется… Проведя собственное расследование секретной деятельности департамента полиции, Лопухин довольно скоро убедился в том, что многие антиправительственные акции, в том числе резонансные террористические акты, совершены с ведома, а порой и при непосредственном участии сотрудников полиции, о чём лично доложил императору. Поддерживая контакты с известным левым публицистом В. Л. Бурцевым — издателем исторического журнала «Былое», — в неформальной беседе с ним он сообщил ему совершенно секретные сведения о том, что руководитель боевой организации эсеров Е. Ф. Азеф является платным полицейским агентом по кличке Раскин. Эту информацию также подтвердил журналисту бывший сотрудник полиции Л. П. Меныциков, эмигрировавший во Францию. Бурцев срочно проинформировал об этом руководство ПСР. Немного позднее А. М. Горький попытался понять, почему и, главное, ради чего такой значительный человек (Азеф был прототипом героя его рассказа «Карамора») согласился на постыдную работу предателя, — и не нашёл ответа…
4 мая Маяковский уведомил 3-й уголовный департамент Московской судебной палаты о том, что его защитником в суде будет присяжный поверенный П. П. Лидов, известный в Москве тем, что защищал революционеров pro bono.
По своим политическим взглядам, если можно было так назвать некий бессистемный набор из фрагментов различных радикальных теорий, юный Владимир Маяковский был очевидно более близок к социалистам-революционерам и анархистам, если быть более точным — к представителям движения анархо-коммунистов («безначальников»), которое возглавляли Степан Романов («Бидбей») и Николай Дивногорский («Пётр Толстой»), чем к большевикам. «Безначальники» из всех видов политического сопротивления предпочитавшие исключительно террор, выступали за вооружённые грабежи как лучший способ пополнения партийной казны, а также за экспроприацию промышленных товаров и продовольствия у частных продавцов для поддержания бастующих рабочих во время стачек. Абсолютно отрицая любые нравственные устои общества, они словно олицетворяли собой тот самый «грозный образ Закона Мстителя», о котором писал Леонид Андреев. [1.6.]
В соответствии с сегодняшними критериями анархисты, с учётом используемых ими методов борьбы за справедливость являлись обычными террористами, убеждёнными, что массовые террористические акты должны совершаться только по инициативе народных масс и только их представителями. Так, большой общественный резонанс вызвали показательные акции, осуществленные в Варшаве бомбистом И. Блюменфельдом из группы «Интернационал». Анархист взорвал одну бомбу в банковской конторе Иосифа Шерешевского — владельца крупной табачной фабрики в Гродно, а две другие — в шикарном отеле «Бристоль», располагавшемся в Краковском предместье столицы царства Польского. Несмотря на то что жертвой двойной террористической атаки был только один буржуа, получивший легкую контузию, генерал-губернатор Варшавы генерал от кавалерии Георгий Антонович Скалой приказывает разгромить, в буквальном смысле, выявленную анархистскую организацию. Герой Русско-турецкой войны и кавалер девяти боевых орденов, как известно, являлся сторонником самых решительных способов разрешения политических проблем. По его личному приказу 16 активных членов террористической ячейки, заключённых в Варшавскую тюрьму, были вскоре расстреляны во внутреннем тюремном дворе, без соблюдения обязательной в таких случаях судебной процедуры.
Судьба отомстит генералу. В 1918 году, после взятия Киева частями Первой Минской революционной армии под командованием комиссара большевика Я. К. Берзина и бывшего полковника царской армии беспартийного И. И. Вацетиса, был арестован его сын — штаб-ротмистр Кавалергардского полка Георгий Георгиевич Скалой — и по приговору коллегии Всеукраинской Чрезвычайной комиссии был расстрелян.
Мартын Лацис — главный украинский чекист, который любил пообщаться с представителями прессы, — в передовице еженедельной газеты «Красный меч», вышедшей в августе 1919 года в Киеве буквально за несколько дней до оставления города красными войсками, писал: «Для нас нет и не может быть старых устоев морали и „гуманности“, выдуманных буржуазией для угнетения и эксплуатации „низших классов“.
Наша мораль новая, наша гуманность абсолютная, ибо она покоится на светлом идеале уничтожения всякого гнёта и насилия. Нам всё разрешено, ибо мы первые в мире подняли меч не во имя закрепощения и угнетения кого-либо, а во имя раскрепощения от гнёта и рабства всех…Жертвы, которых мы требуем, — жертвы спасительные, жертвы, устилающие путь к Светлому Царству Труда, Свободы и Правды. Кровь. Пусть кровь, если только ею можно выкрасить в алый цвет серо-бело-чёрный штандарт старого разбойного мира. Ибо только полная бесповоротная смерть этого мира избавит нас от возрождения старых шакалов, тех шакалов, с которыми мы кончаем, кончаем, миндальничаем и никак не можем кончить раз и навсегда…» (Красный меч. Орган Политотдела Особого Корпуса войск В. У. Ч. К. № 1, 18 августа 1919 года).
Всё это произойдёт существенно позже, а пока в общую камеру полицейского дома («одиночек» там не было) надзиратели вводят высокого, широкоплечего молодого человека. Для Владимира это был уже третий арест, и в соответствии с уголовным законом он — рецидивист. Теперь вместо Сущёвского ему определён Басманный, а затем, из-за его постоянных нарушений режима содержания, — более строгий Мясницкий полицейский дом. После поступления секретного рапорта тюремного смотрителя Серова о том, что «содержащийся под стражею при вверенном мне полицейском доме, по постановлению Охранного отделения от 26 июля с. с., переведённый ко мне из Басманного полицейского дома 14 того же июля Владимир Владимирович Маяковский своим поведением возмущает политических арестованных к неповиновению чинам полицейского дома, настойчиво требует от часовых служителей свободного входа во все камеры, называя себя старостой арестованных; при выпуске его из камеры в клозет или умываться к крану не входит более получаса в камеру, прохаживается по коридору. На все мои просьбы относительно порядка Маяковский более усилил свои неосновательные требования и неподчинения. 16 сего августа в 7 часов вечера был выпущен из камеры в клозет, он стал прохаживаться по коридору, подходя к другим камерам и требуя от часового таковые отворить; на просьбы часового войти в камеру — отказался, почему часовой, дабы дать возможность выпустить других поодиночке в клозет, стал убедительно просить его войти в камеру. Маяковский, обозвав часового „холуём“, стал кричать по коридору, дабы слышали все арестованные, выражаясь: „Товарищи, старосту холуй гонит в камеру“, чем возмутил всех арестованных, кои, в свою очередь, стали шуметь. По явке мною с дежурным помощником порядок водворен. Сообщая о сем Охранному отделению, покорно прошу не отказать сделать распоряжение о переводе Маяковского в другое место заключения; при этом присовокупляю, что он и был ко мне переведён из Басманного полицейского дома за возмущение. Смотритель Серов».