Страница 20 из 276
Поверьте, никто не пытается проводить аналогии между обвинением всемирно известного театрального режиссёра, одного из первых народных артистов республики, и отношением власти к своему самому революционному поэту, но при этом у меня отсутствуют какие-либо сомнения в том, что следователь ГБ вёл бы себя как-то иначе на допросе Владимира Маяковского — троцкиста и руководителя контрреволюционной организации «ЛЕФ».
Корнелий Зелинский напечатал в 1928 году в журнале «На литературном посту» статью «Идти ли нам с Маяковским?», где писал: «Безвкусным, опустошённым и утомительным выходит мир из-под пера Маяковского (…) к новому пониманию революции можно прийти, уже перешагнув через Маяковского». Критик Давид Тальников в журнале «Красная новь» американский цикл его стихотворений иначе как «рифмованной лапшой» и «кумачовой халтурой» не называет, и далее — «перо Маяковского совсем не штык», а «просто швабра какая-то». Не отставали от «диванных экспертов» В. Насимович-Чужак, И. Гроссман-Рощин, А. Горнфельд, М. Ольшевец, И. Машбиц-Вербов, А. Сельвановский и др.
Теперь всё, что появлялось в печати за подписью Маяковского, в обязательном порядке подвергалось беспощадной критике. В 1929 году Маяковский опубликовал сборник стихов «Слоны в комсомоле», в котором впервые были напечатаны «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру», «Служака», «Маруся отравилась», «Марш-оборона». Несмотря на то что сборник получился действительно хороший, литературовед Б. Бухштаб, чудом не получивший тюремный срок как член неформального объединения космистов «Сосьете — Общество удовольствий», написал в журнале «Звезда» о том, что в «Слонах» всего «несколько остроумных строчек», общественная ценность стихов Маяковского «очень сомнительна» и «более чем сомнительно их художественное достоинство».
И, конечно же, очевидной иллюстрации того, как кольцо вокруг Владимира Владимировича Маяковского в буквальном смысле слова сжималось, стала его последняя встреча со студентами, состоявшаяся 9 апреля 1930 года в Московском институте им. Г. В. Плеханова (бывшем Московском коммерческом институте) на Стременном переулке. Благодаря свидетелю и непосредственному участнику этих событий Анатолию Мариенгофу мы можем восстановить практически все обстоятельства шумного мероприятия.
Итак: Маяковский серьёзно болен, у него грипп, температура, кашель, резь в глазах, но это общение с молодёжью он откладывать не хочет, в том числе и потому, что для фонда выставки «20 лет работы» срочно нужны деньги.
На выставке «20 лет работы». ГММ
Видя, в каком состоянии находится поэт, один из организаторов встречи Виктор Славинский — член «Ударной бригады Маяковского», специально созданной для изучения и пропаганды его творчества, — был возмущён тем, что в юбилейном номере журнала «Печать и революция», который уже был напечатан в типографии с большим портретом Маяковского и приветствием, и портрет, и передовая статья в прямом смысле слова были вырезаны из всех пяти тысяч экземпляров по личному указанию директора Государственного издательства Артемия Халатова. Маяковский узнал об этом перед встречей со студентами.
Поэт сохранил неизменным свой фирменный стиль общения с аудиторией, хотя и он сам, и его читатели давно стали другими. Почти через десять лет после первых футуристических турне, в 1924 году Александр Родченко записал в своих дневниках: «Нескромный он был с аудиторией; обращался резко, по-деловому. С врагами говорил громяще и уничтожающе. И от этого не любил его обыватель — тихий и скромный, мелко подхихикивающий (…) Володя поддёргивает штаны… Конечно, такого „непоэтического“ поэта, несмотря на то что стихи гениальны, они принять за поэта не могут. Я много слышал тогда, что им нравятся стихи его, но выступления его они не переносят». [1,216]
Аудитория встречает поэта молчанием, никаких обычных в таких случаях приветствий, речей и аплодисментов, хотя в зале не тихие обыватели, а московские вузовцы.
«Маяковский: У меня грипп, болит горло, трещит башка. Очень хотелось поваляться дома. Но потом я подумал: „Чего только не случается с человеком, иногда он даже умирает“. А вдруг и я отправлюсь, как писал, — „в мир иной“.
Маяковский: А вот, товарищи, вы всю жизнь охать будете: „При нас-де жил гениальный поэт Маяковский, а мы, бедные, никогда не слышали, как он свои замечательные стихи читал“. И мне, товарищи, стало очень вас жаль…
Кто-то из аудитории: Напрасно! Мы не собираемся охать.
Студентка, обращаясь к собравшимся: Как вам не совестно, товарищи!
Маяковский: Мне что-то разговаривать с вами больше не хочется. Буду сегодня только стихи читать. Во весь голос!
Аудитория: Валяй!
Маяковский: Тихо-о-о! Начинает читать:
Студент: Правильно! В этом случае обязательно спросим!
Маяковский:
Аудитория: Правильно! Ассенизатор!
Маяковский засовывает руки в карманы, продолжает читать, но монотоннее и быстрее, чем обычно. Некоторые студенты громко переговариваются, некоторые делают вид, что спят, демонстративно громко похрапывая.
Маяковский:
Студент: Уже подох! Подох!
Маяковского забрасывают репликами: „Имеет ли это отношение к революции? Всё написано о себе. Всё это непонятно“, „Маяковский, докажите, что вас будут читать через 20 лет!“, „Рабочие не понимают Маяковского!“.
Какая-то девушка из задних рядов протестующе замахала рукой.
Маяковский: Не машите ручкой! От этого даже груши с дерева не сыплются, а здесь всё-таки человек на эстраде… Я поражён безграмотностью некоторых товарищей. Не ожидал такого низкого культурного уровня студентов высокоуважаемого учреждения!
Студент в очках (громко): Де-ма-го-гия!
Маяковский (строго): Сядьте!
Студент: Мне непонятна ваша пьеса „Мистерия-Буфф“.
Маяковский: Товарищи! Ну что же вам там непонятного? (довольно доходчиво объясняет, в чём суть революционной пьесы)
Ведущий встречи: Поступило предложение послушать „Левый марш“.
Маяковский (читает стихи):
Маяковский (заканчивая встречу): Товарищи! Сегодня наше первое знакомство. Немного покричали, поругались. Я понимаю, что часть осталась недовольна резкостью моего тона. Но знайте: когда спорят о литературе, нельзя быть равнодушным. Приходится драться и кричать. Через несколько месяцев мы опять встретимся. Но грубость была напрасна. У вас против меня никакой злобы не должно быть».