Страница 107 из 276
Жена наркома Н. И. Ежова Евгения Файгенберг (Хаютина) организовывала литературные вечера и светские приёмы в своей московской квартире и на служебной даче мужа. Кто-то из многочисленных «друзей» семьи вспоминал о ней: «Наконец-то она соизволила повернуться к нему лицом: короткая молодящаяся причёска, с чувственным блеском выпуклые глаза, яркая помадная улыбка. Как и Диля Брик, любезная сердцу московского изысканного бомонда, где ещё недавно задавал тон Бухарин, Евгения, прозванная между „своими“ Суламифью, была из тех избалованных манерных женщин, которые считали, что им позволено всё. Завзятые волокиты из театральной и литературной элиты находили, что эти женщины, изображающие аристократок, неотразимо прелестны, хотя, по правде говоря, они не отличались красотой, но зато у них не отнять было шарма, соблазнительности, опыта и умения привлекать деланной непринуждённостью, выставлять достоинства и скрывать пороки. Им привычно было завышать себе цену. Презирая на словах мещанство, они искали комфорта и, будучи полностью эмансипированными, заводили семью, совершенно не стыдясь демонстрировать свободную любовь. Двуличие стало у них образом жизни». [L47]
Фанни Волович — легенда ИНО, участница похищения в Париже генерала А. П. Кутепова — после побега из французской тюрьмы и возвращения в Москву, судя по всему, также предоставила по поручению коллег свою квартиру для светского времяпровождения московских знаменитостей.
Кстати, после замужества с комкором В. Примаковым Лили Брик салонную жизнь и не думала прекращать. В её окружении теперь появились новые действующие лица — соратники «червонного казака», легендарные герои Гражданской войны Тухачевский, Егоров, Уборевич, Якир… Она вспоминала, как встречала новый 1937 год в большой весёлой компании — для гостей хозяйка организовала маскарад, где Тухачевский стал бродячим музыкантом, естественно играющим на скрипке, Примаков — мушкетёром, Якир выступал королём треф. Сама Лили Юрьевна с распущенными рыжими волосами, в ночной рубашке, украшенной бумажными рыбками, изображала русалку. Подвыпившая компания не особо стеснялась в разговорах о безграмотных Ворошилове и Будённом, необоснованных претензиях «хозяина», вспоминала добрым словом времена Льва Троцкого. Для большинства участников костюмированного вечера он стал последним в их насыщенной событиями жизни. Полученная оперативным путём информация использовалась чекистами для составления ежегодного доклада «О положении в стране», который совершенно секретным порядком направлялся членам Политбюро, в Секретариат ЦК и руководителям ОГПУ.
В аналогичном документе секретно-политического отдела (СПО) ОГПУ об антисоветской деятельности интеллигенции в 1931 году (доклады были ежегодными) особое внимание уделялось наличию в этой специфической среде религиозно-мистических настроений. Благодаря информатору в Москве была вскрыта нелегальная организация антропософов, состоявшая из педагогов средней и низшей школы, идейным вдохновителем которой являлся писатель-мистик А. Белый. В записках Белого чекисты обнаруживают странные тексты: «Переутомление, злость, страх и недоверие друг к другу таят эти серые, измождённые и отчасти уже деформированные, зверовидные какие-то лица. Лица дрессированных зверей, а не людей. Ближе к друзьям, страдающим, горюющим, современным. Огромный ноготь раздавливает нас как клопов, с наслаждением щёлкая нашими жизнями, с тем различием, что мы не клопы. Мы — действительная соль земли, без которой народ — не народ…»
По докладам, поступившим из ленинградского управления ОГПУ в центральный аппарат, в городе была выявлена антисоветская группа детских писателей, «под прикрытием „зауми“ проводившая мистическо-идеалистические установки». Поэт Александр Труфанов[108], называвший себя не иначе как «Председатель Земного Шара Зауми», показал на допросе: «Поэтическая заумь использовалась мною как форма, при помощи которой я излагал свои к. р. националистические идеи».
Секретно-политический отдел ОГПУ информировал ЦК о том, что передовые в техническом отношении отрасли кинопроизводства и издательства находятся в полной зависимости от импорта оборудования и киноплёнки: «В результате построены громадные ателье в Москве, Киеве, Тифлисе и полное пренебрежение к вопросам производства плёнки, полная зависимость от импорта». Можно, конечно, по-разному воспринимать сведения, изложенные в документе, там очевиден обвинительный характер формулировок, есть неуёмная фантазия сотрудников спецслужбы, куда же без неё, но в то же время до сведения руководства страны в очередной раз доводится информация о тотальном желании культурной элиты выдать требуемое «на-гора». При этом публично восхваляя советскую власть, эти же люди в кулуарных беседах рассуждали о «несвободе творчества», границах дозволенного, работе исключительно для получения «внешнего благополучия» и пр.
Оперативный сотрудник докладывал рапортом о том, что режиссёр Вайншток, работавший на кинофабрике «Белкино», в частной беседе неосторожно поделился своими мыслями: «все делают постановки. Практически „на ура“ (как это получается — не знаю, всё вокруг не радует), ГРК доволен. Публика не ходит. Я работаю для ГРК. Смены и сроки в порядке, при этом я — первый ударник и общественник — вот весело».
Режиссёр Кресин: «Вообще, хорошо бы бежать от этого всего, но быть режиссёром не так плохо. Делать культур-фильмы, чтобы было много лозунгов, и чтобы кричали: „Ура, да здравствует“. Это я смогу не хуже других. Таким образом, будут и овцы целы, и волки сыты. Я буду революционным режиссёром и не буду иметь тех неприятностей, какие имел. Мой вам совет — переходить в режиссёры, сейчас это чудное, тёплое дело» (№ 51017. ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 9. Д. 518. Л. 1–25. Ротапринт. Архив А. Н. Яковлева).
Ф. Э. Дзержинский на заседании Президиума ВЧК
Похоже на то, что талантливая Лили Брик в этой среде, очевидно враждебной советской власти, является довольно ценным секретным сотрудником с большим оперативным опытом, принимая во внимание, что тесное сотрудничество с ней началось ещё в 1919 году. Так что попытка объяснить наличие у неё служебного чекистского удостоверения возможностью, с её слов, упростить получение разрешения на выезд за границу, предпринятое Лили Юрьевной уже в более спокойное время, не выдерживает никакой критики. Более того, используя свои связи в эмигрантских кругах и великолепное знание французского и немецкого языков, Лили Юрьевна довольно тесно контактирует с сотрудниками резидентур ИНО ОГПУ-НКВД в Берлине и Париже, принимает участие (правда, не всегда удачное) в вербовке потенциальных агентов из числа русских эмигрантов.
Теперь уже не кажется случайным тот факт, что после того, как Брик на принадлежащем Маяковскому автомобиле Renault[109] совершит наезд на 8-летнюю девочку по дороге на дачу, районный народный суд неожиданно её оправдает.
«Девочка, — как рассказывала Лили своим знакомым, — даже не ушиблась, но все мы страшно перепугались, а её мать заголосила, как по покойнице». До судебного разбирательства она успела «подружиться» с пострадавшей, приглашала в гости, дарила подарки. Возможно, поэтому народный судья и установил, что ребёнок, оказывается, переходил просёлочную дорогу в неположенном месте.
В протоколах допросов бывшего наркома внутренних дел СССР, генерального комиссара государственной безопасности Генриха Ягоды им неоднократно упоминались имена Лили Брик и её мужа комкора Виталия Примакова в качестве активных участников антисоветской троцкистско-фашистской организации:
«Вопрос следователя: Вы поручили Воловичу, немецкому шпиону, подслушивание правительственных разговоров не только потому, что эти разговоры интересовали вас, но и потому, что этого требовала немецкая разведка. Вы признаёте это?
108
А. Труфанов — автор многих стихотворений, посвящённых Белому движению, в котором воевал и геройски погиб его родной брат Николай, капитан Добровольческой армии:
109
Обычно Маяковский ездил на своей машине с водителем А. К. Афанасьевым или В. И. Гамазиным, который в прошлом работал таксистом, но в июне 1929 года Лили Юрьевна получила водительское удостоверение и взяла эти функции на себя.