Страница 5 из 77
Встречные машины шарахались в стороны. И было от чего!
…Зимой на даче перед сном гуляли у речки. Арто выписывал на льду кренделя. Хруст! Вой — и пес в полынье!
На берегу ни души. Жена бегает и совершенно верно орет: «Шест! Нужен шест!»
Ложусь на лед, ползу к полынье. За уши вытягиваю Арто из воды. Собака не молодая. Минус двадцать. Простудится!
Втроем мчимся домой. Это километра два.
Мокрая шерсть на морозе заледенела в мелкие бусинки. Артоша звенел, переливался на свету, как елочная шерстяная игрушка.
Дома растерли, пытались влить водку. А пес-то непьющий! Сжал зубы, как партизан, вырывался, кусал. Жена развела челюсти, я влил ложку водки, следом кусок колбасы.
Прожевав, Арто уловил связь между водкой и колбасой, зажмурился и сам открыл пасть.
Сто грамм под колбаску прошли на ура. Остальное допили мы.
Не простудился никто.
…Собачья любовь выразительней человечьей. И смерть тоже. Потеряв многих близких, грех говорить, но собачий взгляд выворачивал душу. Пес до конца дней был уверен, что мы поможем ему.
На руках снес смертельно больного Арто вниз. С третьей попытки он утвердился на слабых ногах. По-человечьи подробно обвел взглядом улицу, стены, кусты. Прощаясь или запоминая.
Через два часа начались конвульсии. Артошка наш умер.
..Без собаки квартира стала большой и бессмысленной.
Через полгода появился крохотный Брюс. Тоже королевский. Черный. Естественно, пудель.
Если вам нужен не столько охранник, сколько друг, товарищ и брат, — это пудель. Плюс не линяет! В супе не найдете шерстинки! Аллергия исключена. Из начесанной шерсти вяжут носки, рукавицы, радикулитные пояса. Приоденетесь!
Долго сравнивали Брюса с Арто. Он жался по углам, чувствовал, что чужой. Через полгода все встало на место.
Брюс красавец, это говорим не мы, а каждый прохожий. Бомжи крестятся: «Фу ты, красотища какая!»
У Брюса королевская стать. Всегда аккуратно подстрижен. Гарцует, как маленький пони.
Аристократ. Арто сжирал миску в секунду. Брюс — как в ресторане, сложив лапы, ждет, когда блюдо будет готово. Получив приглашение, приближается к миске. Нюхает. Отходит. Подходит. Берет пробу. «Да, пожалуй, вино того года!» Ест медленно, тщательно пережевывая. И непременно оставит чуть-чуть на дне миски, как интеллигент.
Он Кембридж кончал, а мы нет!
Обожает ходить на задних лапах. Обхватит передними руку пониже локтя и, как медвежонок, шевеля низкой попой, может часами ходить по квартире. У него на это время есть.
Однажды с женой возвращался после прогулки. Брюс встал на задние лапы, супругу взял под руку. Эдакий кавалер. Лохматая черная голова достает до плеча. Сумерки. Проезжала милицейская машина. Дали по тормозам. Подбегают.
«Извините! Мы думали, к вам пристает лицо кавказской национальности!»…
Мы живем дольше, потому что собаки наши живут меньше.
Восьмидесятые. Эстрадная программа «ШОУ-01».
Советская власть уже скрипела от немощи. Сатирики все смелей намекали на отдельные недостатки. Истинные ценители подтекстов кончали прямо в зрительном зале.
И вдруг хулиганская программа-розыгрыш.
До сих пор помню начало.
На сцене ведущая в строгом платье:
«Мы рады, что, несмотря на объявления о замене программы «Шоу-01» на вечер старинной музыки, собралась такая аудитория. В первом отделении вы услышите канцону Жаоскино Депре номер четыре».
Открывается занавес. На сцене ансамбль старинной музыки. Добросовестно играют канцону. Минут пять. В зале зловещая тишина. Шепоты. Кто-то, матерясь, выволакивает супругу из зала: «Куда привела?!»
Зал разделяется. Одни поняли, что это розыгрыш, другие злятся всерьез, приводя в восторг первых.
Ансамбль раскланивался. Недружные аплодисменты. Семенит к микрофону ведущая. Артист шепчет на ухо. Ведущая кивает: «По многочисленным просьбам зрителей повторяем канцону номер четыре Жаоскина Депре!»
Ансамбль невозмутимо шпарит по новой. Тут доходило до всех. Когда музыканты кланялись второй раз, зал ревел. На третьем повторе канцоны зал подпевал. Мы валяли дурака вместе!
А что творилось в фойе! Зрители, как дети, взявшись за руки, бегали от одной точки к другой. Карабкались друг на друга — сорвать подвешенный рубль В Сочи торговались и покупали гальку с пляжа, как сувениры! Пили с незнакомыми на брудершафт…
Это еще лишь 1975 год!. Чего только по молодости не придумывали! Нас было много. Альтов, Арлазоров, Биллевич, Николенко, Городинский.
С нами ездили молодые «Лицедеи». Из-за кулис все смотрели, как Полунин делает «Асисяй» с телефонами! Каждый раз по-новому! Артист!
Леня Якубович выходил на сцену, и еще никто не знал, что это любимец России Леонид Аркадьевич!
Загадочный Семен Фурман.
На сцене и в фойе много смешного делали Границын и Варкин.
Буба Панфиленок — жонглер-аристократ с сигарой, тростью, шляпой.
Володя Букатич, замечательный фокусник.
Андрей Краско, наконец-то ставший известным…
Цыганским табором до тридцати человек с детьми колесили по России.
Администраторы поражались, как мы без единой обезьяны (звезды в афише) собирали стадионы!
Лихая была история! А повторить нельзя. Время ушло. Это было «шоу нищих». Те, кто на сцене, и те, кто в зале, были равны.
Сегодня пойдут на «шоу богатых»!
«Шоу-01» было смешным, но не пошлым! По сегодняшним меркам редкое сочетание!
Это была эстрада, которой я не стыжусь
Семидесятые. Варшава! Первая в жизни заграница! Был мир черно-белым, стал цветным!
Нас трое: я, Мишин, Биллевич. Адрес, где жила пригласившая сторона, никогда не забуду. Климчака, 42!
Мишин, через пять минут в любой стране говоривший на понятном им языке, на вокзале договорился с водителем.
Польский «Фиат»! Для нас иномарка!
Шофер включил музыку. Раскрыл пачку «Мальборо»! Подарил брелок с голой девушкой! Сказка!
От возбуждения стали понимать польский язык, подыхая над шутками. Когда на душе легко, поймешь и китайца.
Через два часа езды по Варшаве водитель переспросил адрес.
— Ах, Климчака!
Хлопнул себя по лбу и поехал в обратную сторону.
Рыскали еще час. Водитель делался все мрачней, бормотал, что такая поездка стоит других денег! Мы сразу перестали понимать польский язык.
Водитель убрал в карман наши любимые сигареты «Мальборо». Попросил вернуть брелок. Выключил музыку.
Стемнело. Затормозив, водитель сказал по-русски: Паны выходят к чертовой матери, денег не надо!»
Мишин ответил по-польски: «Пока не довезешь до Климчака, не выйдем!
В салоне звенящая тишина. Хочется домой в Россию.
По спине водителя забегали ненавистные искорки. От багрового затылка можно прикуривать.
Полночь. Луна целиком. Съезжаем в овраг. Водитель выхватывает пистолет: «Нет в Польше улицы Климчака! Выходите, москали, — или стреляю!»
Остаемся с вещами в ночи за границей.
Горят окошки единственного на весь овраг дома. Подходим.
На доме табличка «ул. Климчака, 42»!
Восьмидесятые. Началась эпидемия видиков.
Выходили в ночную смену, ехали на край города и смотрели четыре-пять фильмов подряд.
«Крестный отец», «Челюсти», «Эмануэль»… Так выглядело тогда счастье!
…«Юморина» в Одессе.
В ресторане Андрей Кучаев рассказывает «Последнее танго в Париже», которое видел в Москве своими глазами.
Кучаев пьет, закусывает. Мы не едим, не пьем, во все глаза смотрим ему в рот. Видим тяжелый взгляд и мощную спину Марлона Брандо. Краснеем от родинки на попке партнерши. Грубый секс изнуряет нас. Мы УВИДЕЛИ потрясающее кино!
Спустя два года посмотрел «Танго» на кассете. Фильм оказался слабее, чем в пересказе Кунаева.
Голод обостряет восприятие.