Страница 8 из 92
На пробах моим партнером — разведчиком был сам режиссер. Сначала мне сделали грим басмача. Это уже было зрелище. А когда на меня надели полосатый халат и чалму, и я с маузером в одной руке и кривым ножом в другой появилась на площадке… Это был даже не смех. Один из осветителей вообще свалился прямо на камеру. А сам режиссер, увидев меня, успел только крикнуть: «Накиньте на нее чадру!» — и повалился в истерике. Но я-то уже была в образе! Я закричала ему: «Смеяться вздумал, краснопузый шакал?!» И со всей силы рванула фальшивые усы. Тут он так завыл! Я и забыла, что у него-то усы были настоящие…
Я летела домой и плакала. Я летела быстро. Но слухи летели быстрее. Известный комедиограф сказал:
«Я уже все знаю. Эти идиоты не поняли, что у вас потрясающее чувство смешного. Предлагаю вам роль. Практически та же басмачка — воспитательница детского сада. Очень добрая, веселая. Дети рядом с ней все время смеются… Согласны?» Еще спрашивал! Да я вцепилась в эту роль! Меня всегда восхищала Джульетта Мазина. «Ночи Кабирии», эта улыбка… У Мазины была улыбка — у меня будет смех!
С детьми я репетировала дома. Дети был мамин муж. Он скакал по комнате с мячиком в руках и валидолом во рту и пытался смеяться. Славный мужик… Мама уже даже не плакала…
Пробы проводили в настоящем садике. Детям сказали, что к ним придет очень веселая, добрая тетя и спросит: «Кто хочет играть?» И дети должны были весело закричать: «Я! Я!..» Чтоб детям было как можно веселее, я, конечно, сделала тот самый грим басмачки. Только вместо полосатого халата был белый. И реакция детей превзошла все ожидания. Едва увидев смешную тетю, все сорок мальчиков и девочек забились под столы и стулья и завопили: «Мама!» А когда я спросила, кто хочет с тетей играть, все девочки и мальчики описались…
После этого я впала в настоящее отчаяние. По ночам снился один и тот же кошмар: толпы мокрых детей гнались за мной с кривыми ножами… Мама не выдержала — уехала в нервный санаторий. Мамин муж остался, чтобы поддержать меня. Но я была безутешна… И — напрасно! Ибо, господи, чем прекрасна наша жизнь? Тем, что в ней всегда есть место Случаю!
В один из тех мрачных дней я вышла со студии, села на скамейку. Рядом сидел какой-то человек и курил. Я вдруг решила — начну курить! Жизнь не удалась… Человек дал мне сигарету. Я затянулась и ужасно закашлялась. И тут, увидав, как я кашляю, человек подпрыгнул и закричал: «Черт возьми! Где ж вы были раньше? Это же судьба!..»
Да! Это была судьба. Человек оказался режиссером, который утвердил меня на главную роль без всяких проб! Боже мой! Разве я могу забыть свою первую картину! Она называлась «Никотин — палач здоровья».
Успех был феерический! Говорят, увидев меня на экране, многие тут же бросили не только курить, но и все остальное… Мама плакала — на этот раз от радости. Мамин муж преподнес мне хризантемы. Чудный!..
А потом посыпались предложения!.. После «Никотина» была серьезная психологическая лента — «Алкоголик за баранкой». Очень сильный финал: разбитые «Жигули», я — под задним мостом, в ажурных колготках, под музыку Шопена… Гаишники рыдали.
А сколько за это время было интересных встреч! Вот недавно снималась в чудной картине: «Нерациональный пробег порожняка на железной дороге». Снимать надо было на вокзале. И вот приезжаем, — а там такая встреча! Толпа, улыбки, цветы!.. Я была так тронута! Говорю: «Зачем? Мне даже неудобно…» Они говорят: «А вы возьмите в сторонку..» Оказалось, встречали не только меня — в это же время прибывал поезд с Джульеттой Мазиной. Она вышла из вагона — у меня даже глаз задергался. Все та же улыбка!.. Потом это было в хронике: мы с ней в одном кадре. Правда, она на переднем плане, а моя улыбка там, в глубине… Но какая разница? Мы, профессионалы, не обращаем внимания на эти пустяки. Для каждого из нас главное другое. Главное — найти себя!..
1987
За стеной раздался шум, послышался женский крик. Потом женский крик перешел в мужской. Что-то загремело. Потом открылась дверь, и в комнату вошла Антонина Ивановна.
— Обратно Колька напился, — сообщила она. — Клаву бьет, гад такой. Слышишь ты или нет?!
— Мгм, — сказал Сергей Антонович.
— Все вы подлецы, — сказала Антонина Ивановна.
Она хотела развить тему, но за стеной снова загрохотало, кто-то побежал по коридору, хлопнула входная дверь. Антонина Ивановна вышла — посмотреть.
Сергей Антонович вздохнул облегченно, стал глядеть в окно и думать дальше.
Сергей Антонович Питиримов не мог бы с гарантией ответить, есть ли на свете телепатия. Сергей Антонович мог бы вообще послать того, кто стал бы приставать к нему с такими вопросами. Но к нему никто и не приставал. Однако с некоторых пор стали происходить вещи, которые никак не укладывались в рамки познаний Питиримова о материальном мире. И не то чтобы рамки эти были слишком узки — Антонина Ивановна выписывала популярный женский журнал, — но все же объяснить происходящее с материалистических позиций Сергей Антонович не мог Впрочем, справедливости ради отметим, что и для большинства ученых в области человеческой психики еще имеют место белые пятна. Эти пятна и позволяют действовать феноменам, одни из которых различают цвета пальцами, другие запоминают наизусть телефонный справочник, а третьи одеваются во все заграничное, не выезжая за пределы родной области (так называемый телекинез)…
Как бы то ни было, с некоторых пор Питиримов начал получать сигналы. И тогда Сергей Антонович как бы раздваивался. Одна его половина оставалась кладовщиком инструментального склада, мужем Питиримовой Антонины Ивановны, отцом Питиримова Вовы, другая же, лучшая часть Сергея Антоновича, вступала в контакт с Гологваем.
Когда это произошло впервые, Сергей Антонович решил, что в жизни не станет больше смешивать портвейн с пивом. Однако и вечером следующего дня, проведенного с примерной трезвостью, Гологвай снова заговорил, вернее, не заговорил, а, лучше сказать, вышел на связь.
Питиримов заикнулся было насчет Гологвая при жене. Антонина Ивановна отнеслась к этому с надлежащим сочувствием. «Дура я была, когда за тебя пошла», — сказала она Сергею Антоновичу и добавила, чтоб насчет рубля в субботу даже не заикался. Питиримов хотел сперва обидеться, но потом раздумал, решив, что, в сущности, Тоська и не может ничего понимать, потому что куда ей.
— Вовка! — сурово спросил сына Сергей Антонович. — Ты уроки учил?
— Tебе чего? — удивился Вовка. — Мать уже в школу ходила!
— Мало ли что ходила! Ты вот скажи-ка, что у вас сейчас по географии?
— Азия, — сказал Питиримов-младший.
— А ну, скажи, — небрежно сказал Сергей Антонович, — где страна такая находится — Гологвай?
— Гологвай! — захохотал Вова. — Нету такого! Это Уругвай есть! И еще Парагвай! Гологвай! Ха-ха-ха!
— Ладно, — мрачно сказал Питиримов. — Это я тебя проверял. Смотри у меня…
Tеперь Сергей Антонович принимал гологвайские сигналы почти каждый день. Это было ни на что не похоже — ни на телевизор, ни на радио, ни на телефон. Это был какой-то язык без слов — сразу в голове получались мысли. Начиналось всегда с мысли: «Привет тебе, далекий друг!» Ощущать себя далеким другом было приятно. Обыкновенно это слово Питиримов слышал, когда возле магазина его просили: «Слышь, друг, добавь семь копеечек!» А тут… Нет, это было хорошо.
И вскоре Сергей Антонович оказался в самой гуще разных гологвайских дел. Дела были разные, странные и удивительные, пищи для переживаний хватало. Узнав, например, что гологвайцам нельзя иметь больше сорока детей, Сергей Антонович так огорчился, будто этот закон перечеркивал его личные жизненные планы. Он даже купил Вовке фонарик. На каждую следующую новость Сергей Антонович отзывался все сильнее. И самое глубокое впечатление произвело на него последнее полученное им телепатическим путем известие — о том, что некоторые гологвайцы хотят уничтожить дрокусы.