Страница 27 из 92
И — к помойке. Кстати, приличную рыбью голову нашел — съел. Полегчало на душе немного — пошел в трешку. Я и вообще в травке люблю поваляться. Ну, а тут-то тем более, ночью не выспался — в момент заснул. И сон, видать, крепкий был. Потому что опасности я не почуял…
Р-раз! — и сообразить ничего не успел, переворачиваюсь в воздухе и попадаю в какую-то душную тьму на что-то мягкое. Я в это мягкое когтями вцепился, а оно как заорет:
— Убью! — ив меня когтями. Я в темноте пригляделся — Рыжий!
Я ему ору.
— Отпусти, дурак, это я!
Он тоже обалдел:
— Гриша, ты? Гдe это мы, а?
Оказалось, сидим оба внутри какой-то тесной сумки, воняет клеенкой, и, видно, куда-то нас в этой сумке несут, потому что качает. И голоса человеческие слышны — только непонятно, что говорят.
— Куда это нас? — Рыжий спрашивает, а сам дрожит весь.
— Куда, куда… Топить, наверное! — мужественно так шучу.
Рыжий шутки не понял, как завизжит!
— За что?! — орет. — Незаконно! Начальник!
Законности захотелось ему. В ответ на его вопли нас так тряхнуло — я думал, из меня кишки вывалятся.
— Заткнись, — говорю. — Сиди тихо, может, пронесет.
Трясемся молча. Рыжий шепотом причитает. И вдруг кончилась тряска.
Вжик! — открывается «молния», чья-то рука Рыжего за шкирку хватает — и вверх. Я только успел тоже голову высунуть, как снова: вжик!
Сижу в сумке, голова наружу, сам внутри. Вижу: сумка на траве стоит, на какой-то лужайке. А на лужайке черт знает что творится! Какие-то провода, какие-то ящики, какие-то прожектора на стойках, вдали автобусы видны, те самые, вчерашние, и людей полно — и местные наши, и приехавшие вчера. Шум, беготня, суета. А посередке стоит несуразного вида штуковина с круглым стеклянным глазом, а напротив штуковины — прямо на травке белый рояль. Я, кстати, люблю рояль, я однажды спал на рояле, в красном уголке… А за этой самой штуковиной с глазом сидит на стульчике оператор Коля, и вид у него такой, будто все, что происходит вокруг, он тысячу раз видел и знает наперед, что дальше будет. А между Колей и роялем сидит на стуле артисточка моя, Марина, только узнать се можно с трудом, потому что на ней длинное какое-то платье — у нас в городе никто в таких не ходит, а рядом валяется зонтик кружевной, а сама она вся в слезах. А вокруг нее кругами бегает этот лохматый режиссер, Марк, и вид у него презлющий.
И вот вижу — прямо к ним туда и бежит вчерашняя подлая Надя и тащит за шкирку Рыжего, который изо всех сил дрыгается. Подбегает она к ним и кричит басом:
— Марк Евгеньевич! Нашла! Марина! Я тебе еще лучше нашла, чем вчерашнего! Гляди, какой рыженький!
А моя артисточка Рыжего увидела да как закричит:
— Убери, — кричит, — эту рыжую гадость! Я хочу Капу! Да! Да! Да, Марк Евгеньевич! Можете снять меня с роли! Да, я сумасшедшая, да, у меня бзик! Думайте, что хотите! Только я никогда не капризничаю!.. А сейчас я знаю, у меня без талисмана ничего не выйдет! Да! Пожалуйста!.. Я всегда!.. Я никогда!.. Я уеду! Уеду!..
И совсем разревелась.
Марк аж затрясся, к Наде подлой подскакивает:
— Дура! — орет. — Ты кого привезла? В этой группе никому нельзя ничего поручить! Где машина? Я сейчас сам поеду по этому паршивому городу искать ее паршивого кота! Выкинь эту тварь! — выхватил у нее Рыжего и в сторону швырнул. Ну, у того ума хватило не разыгрывать обиженного — прочь рванул, чуть тетку не сбил какую-то…
А Надя эта подлая тоже орет:
— Я у вас всегда виновата! А это, между прочим, обязанность администрации — котов ловить. А я художник-гример!
Подбегает ко мне, из сумки выдергивает за шкирку — и к ним:
— Нате!
Артистка меня увидела, ко мне кинулась.
— Капочка! Капочка! Талисманчик мой хороший! Иди сюда!
И руки ко мне тянет. И тут у меня тормоза отказали. Когти выпустил — как вцеплюсь! Артистка бедная в визг! Надя подлая меня за шкирку трясет. Марк вовсе взбесился, к артистке подскочил, кулаками машет:
— Черт подери! Идиотка! Посмотри на свои руки! Раскорябанная графиня!! Как теперь снимать твои руки на клавиатуре?! Свернуть этому паршивому коту голову!
А артистка пуще прежнего визжит:
— Не смейте! Вы живодеры! Отдайте его мне! Марк зубами заскрипел, подбегает к оператору
Коле и орет:
— Что ты сидишь, как сыч? Скажи что-нибудь!
А Коля на него поглядел с большой теплотой и говорит ласково:
— Главное — создать на площадке творческую обстановку.
— Остряк! — закричал на него Марк. Какую-то таблетку вынул, сунул в рот, тут же сигарету закурил, сел на стул и глаза закрыл.
А к артистке, к Марине, какие-то женщины подбежали и стали ей мазать руку йодом. Одна мажет, а другая на руку дует. А она сидит, меня на коленях держит, второй рукой гладит.
— Tалисманчик мой хорошенький, Капочка, успокойся, не дрожи, я тебя никому не отдам.
Эх, жалко, думаю, я ее корябнул, а не Надю эту подлую.
Пока руку ей мазали, Марк в себя, видать, пришел. Со стула своего встал — и к нам.
— Ну, что? — говорит. — Успокоилась? Вот и умница. Молодец. Отдать бы тебя вместе с твоим котом на живодерню!
Очень я люблю этот юмор!
А она ему вдруг говорит:
— Ой, Марк Евгеньевич! Знаете, что я придумала? Марк с нехорошей улыбкой на нее смотрит и говорит:
— Придумала? Ну-ну, Маня, что ты еще придумала? Она ему:
— А давайте я на рояле буду играть в перчатках! В шелковых! Она же аристократка! По-моему, хорошо, а?
Марк ничего ей не сказал, только на Колю поглядел. А тот ему еще ласковее говорит:
— Марик, ты же любишь думающих актеров… Да пусть она хоть в рукавицах асбестовых играет — все равно я ее руки не беру!
Тут Марк бледный сделался, взялся за сердце и пошел на Колю мелким шагом.
— Как это, — говорит жутким шепотом, — ты ее руки не берешь?!
И сцепились они, как в хорошей кошачьей драке, разбираясь — брать в кадр руки или не брать. И когда наконец Марк победил и решили, что руки брать в кадр обязательно, тогда Коля заявил, что пускай срочно ищут дублершу, потому что из-за этой кошмарной обстановки ничего другого они все равно не снимут, а он, хотя и дурак, что влез в эту картину, но все же не сумасшедший, чтобы снимать руки в перчатках.
И они стали искать дублершу, то есть стали смотреть руки у всех женщин, которые тут были. А я сидел на коленях у артистки. И вдруг я почуял запах полковничихи. И точно! На полковничихе был какой-то сарафан, на голове ее откуда-то взялась толстенная коса, а на щеках был нарисован румянец. И я понял, что она, значит, не забоялась своего Наполеона и сделалась-таки крепостной.
А полковничиха меня увидела на артисткиных коленях, подходит и говорит:
— Ах ты, Гриша! Ты тоже сниматься пришел?
А артистка ей говорит:
— Он не Гриша, его Капа зовут.
А полковничиха так ей сладко улыбнулась и говорит:
— Ну надо же! До чего на нашего Гришу похож! Только ваш, конечно, намного красивее!..
Верь после этого кому-нибудь!..
А артистка вдруг с места подскочила, меня подхватила и к Марку побежала, который в это время сидел у рояля.
— Я придумала! Давайте мы Капу снимем! Вот когда сцена отравления — давайте я сперва дам яду Капе, и он умрет, а я на него посмотрю, что он умер, и тогда уже сама отравлюсь! А?
Тут Марк на меня посмотрел, потом на нее, а потом так улыбнулся, что у меня шерсть дыбом встала. И он открыл рот, чтобы сказать что-то интересное, но не успел, потому что из автобуса выскочил тот самый артист, которого я видел по телевизору, Олег Иванович, только сейчас он был не в мятых штанах, а в белом костюме и в белой шляпе, и он большими шагами подошел к Марку и заявил, что он сейчас же уезжает, что ему надоело это издевательство, что он, как идиот, шесть часов сидит в гриме, что, если бы не Марк, он бы сейчас снимался не в этой вонючей дыре, а в Югославии, куда его приглашали, но он пошел Марку навстречу, а теперь ему здесь плюют в лицо, но больше он не желает сидеть здесь и смотреть, как все ходят на задних лапках из-за капризов сопливой неврастенички.