Цена возвращения

Тогда-то и была совершена сделка — галлийский граф купил себе рабыню.

Когда корабль шел назад, гул парусов, скрип вантов и ругань боцмана заглушались доносящимися из кают благородных отпрысков криками, мольбами и стонами. В этом громком хоре было великое разнообразие тональностей и обертонов. Не было одного — любви.

И лишь из каюты графа де Бомона не доносилось ни звука. О чем говорили молодые люди, что между ними происходило — навеки осталось тайной.

Известно лишь, что по возвращении в замок рабыне была выделена отдельная комната, порога которой впоследствии не переступил ни один мужчина. Кроме некоего сержанта внутренней стражи. Этот статный, широкоплечий красавец, на которого заглядывались многие невесты Амьена, однажды вошел в покои Зухры… и все последующие ночи проводил только там. Много раз предлагал… просил… умолял выйти за него замуж, и всякий раз получал отказ. Мол, рабыне, пусть, как и он, последовательнице Спасителя, не пристало иметь мужа. А четверо детей? Так они, во-первых, любимые, во-вторых, вольные, как и положено родившимся в великой Галлии. А, в-третьих, имеют не только маму, но и папу. Сам отец Симон это подтвердил! Или ты с ним поспорить хочешь, дорогой?

Вначале управляющий замка приставил женщину к уборке, потом… никто как-то и не заметил, как рабыня забрала в свои крепкие смуглые ручки все хозяйство, став непререкаемым авторитетом для слуг. Независимо от должности… да, в общем-то, и от статуса. Во всяком случае, сам господин управляющий, между прочим — шевалье, даже не пытался отдавать приказы. Лишь советовался, максимум — просил.

Единственным человеком, чей авторитет Зухра признавала безоговорочно, был граф. Став графом владетельным, он оформил документы на освобождение рабыни, но попытавшись сообщить ей «радостное известие», впервые увидел в ее глазах слезы. И вовсе не радости. Пришлось срочно уверять несчастную, что пошутил неудачно, что и мысли никогда не держал о таком безобразии. Мол, надо же такое придумать, рабыне дать вольную.

С тех давних уже пор подготовка всех самых главных мероприятий в амьенском замке ложилась на крепкие плечи — бывшей? да какая, собственно, разница! — рабыни.

Но вот этот день был особенным даже для нее. Шутка ли — ожидался приезд дочери графа, да еще и с внучкой. Пока единственной и всеми любимой.

Так уж сложилось, что в Париже мадам де Ворг графиня де Бомон, устав от провинциальной тоски, с упоением бросилась в яркий и азартный мир светской жизни и дворцовых интриг. Потому редко гостила у отца, и всегда приезжала внезапно, не давая возможности слугам достойно подготовиться к встрече.

Однако в этот раз предупредила заранее и о дате визита и о сроке. Ровно неделю сможет она пробыть в кругу семьи, после чего, согласно монаршей воле, ей следует покинуть Галлию до того момента, когда его величество изволит сменить гнев на милость. То есть, видимо, навсегда.

Так что готовились к этому приезду с особенным тщанием, чтобы хоть воспоминание о нем надолго осталось в душе.

Даже младший граф Филипп вырвался с воинской службы, чтобы повидаться, а может статься, и проститься с сестрой. Лейтенант разведки Пикардийского корпуса ужом извернулся, но все же убедил начальство предоставить отпуск в самый разгар зимних учений. Или командир корпуса, старинный приятель владетельного графа, позволил себя убедить? Какая разница? Главное, что сейчас вся семья собралась в ожидании.

Каждый нашел себе важное занятие. Кто-то читал давно прочитанные письма, кто-то разбирался с давным-давно разобранными документами. Главное — все господа были при деле. Как иначе — слуги ни на мгновение не должны усомниться в их спокойствии, абсолютной отстраненности от простых человеческих слабостей.

В конце концов графы не выдержали, не сговариваясь вышли во двор и стали обсуждать какой-то, по-видимому, очень важный вопрос прямо посреди дворцовой площади. Почему не в кабинете? Ну, это-то уж точно их право. Может, прохладно там, а может наоборот, захотелось проветриться на ледяном, безжалостно обжигающем январском ветру.

Вот, наконец, с улицы донеслось цоканье копыт и стук колес по мощенной булыжником мостовой. Сердца сжались, но никто из господ даже не повернул головы.

Лишь когда подбежал охранник и, вытянувшись в струнку, доложил о прибытии ее сиятельства графини де Бомон (фамилию по мужу солдат и не подумал назвать) владетельный граф изволил отвлечься:

— Открывайте ворота.

И степенно пошел к центру площадки, с расчетливой небрежностью поправив роскошный фиолетовый бархатный плащ, подбитый соболиным мехом. Встал туда, где и должна была остановиться карета. Сыновья также неторопливо последовали за ним.

Аккуратно ступившая на землю высокая белокурая двадцатипятилетняя женщина, как и приличествует дочери знатного вельможи, присела в изящном реверансе. Однако чинность церемонии была грубо нарушена шестилетней растрепанной девчонкой в мягком и теплом полушубке.

С криком: «Деда!» это кудрявое русоволосое чудо бросилось к графу раскрыв объятия. Пришлось совсем не по протоколу, но с удовольствием подхватить ребенка на руки, обнять, поцеловать и пригласить гостей во дворец. Чтобы сохранить хотя бы видимость бесстрастия.

И лишь в кабинете дать волю чувствам — еще раз поцеловать внучку и крепко обнять дочь.

Потом был долгий разговор. О жизни, об общих знакомых. И о судьбе, что привела дочь к изгнанию.

В зале, несмотря на ярко горящий камин, было прохладно, полузадернутые тяжелые шторы создавали уют. Все сидели в мягких креслах, установленных вокруг невысокого, украшенного изящной резьбой круглого стола. Вино, фрукты и неспешная беседа.

О нестерпимых этой зимой холодах, о здоровье, слава богу — превосходном, и прочих, никого на самом деле не интересующих пустяках. Пока, наконец, не заговорили о главном.

— Итак, Адель, мы все, — граф указал на сыновей, — хотим понять, как случилось, что ты умудрилась попасть в такую немилость к его величеству?

Та наигранно легкомысленно пожала плечами.

— Ну, не в такую уж и немилость, по сравнению с моими знакомыми, которые считали себя счастливчиками, если им просто отрубали головы. Участь многих была гораздо хуже.

Граф лишь осенил себя знаком Спасителя.

— Не надо так шутить. Просто расскажи, что случилось.

Дочь глубоко вздохнула и, став серьезной, продолжила.

— Так бывает при дворе, отец. Ты с кем-то сходишься ближе, от кого-то стараешься держаться подальше. В какой-то момент мне показалось, что младший брат короля — это сильная фигура, протекция которой может оказаться полезной. Да и сам герцог был со мной приветлив, возможно и неравнодушен. Впрочем, совсем уж близко мы так и не сошлись. Во всяком случае в заговор я посвящена не была, что и спасло мне жизнь. Но мы общались на виду у всего света — он прекрасный собеседник и галантный кавалер…

— То есть основания для такого решения все же были. И что же дальше? В какое изгнание вы намерены направиться?

— Мы?

Графиня внимательно посмотрела на отца, на братьев.

— Не считайте меня плохой матерью, отец, но Иветте лучше остаться здесь, в Амьене. Во всяком случае, пока я не устроюсь на новом месте. Ее-то в изгнание никто не отправлял, а в Лондоне могут возникнуть сложности. Уж в первое время — так точно…

— Лондон⁈ — резко подавшись вперед перебил сестру Филипп. — Вот уж где не будут рады графине амьенской после той неудачной для островитян осады нашего города. Какого демона ты именно туда собралась?

— А почему нет? — Она улыбнулась уже задорно и вновь надела маску разбитной авантюристки. — Святое учение велит искать друзей своих именно среди врагов своих. Кто мы такие, чтобы спорить с великими? К тому же я хорошо знакома с послом Островной империи, лордом Баттенбергом. Он, узнав об изгнании, проявил искреннее сочувствие и даже снабдил рекомендательным письмом к своему кузену, казначею Имперской канцелярии, между прочим. Кстати, предполагается, что именно в его доме я остановлюсь на первое время.