Страница 64 из 85
цах и французах – бизнесменах, адвокатах, архитекторах, музыкантах. О том, кого я искал, в Интернете не нашлось ни слова. Похоже, к концу XXI века его совсем забыли. Тогда я полез в шкаф и достал записки деда:
«Пасмурным, дождливым летом 1903 года, вскоре после празнования двухсотлетия города, в Санкт-Петербурге случилось печальное событие: умер Михаил Михайлович Филиппов. Имя этого ученого-энциклопедиста, философа, писателя, автора романа «Осажденный Севастополь», основателя и редактора знаменитого журнала «Научное обозрение», знала вся образованная Россия.
Смерть бьша скоропостижной. Вечером 11 июня Михаил Михайлович предупредил близких, что собирается допоздна работать в своей лаборатории (находившейся здесь же, в квартире), а утром будет отсыпаться и просит его не будить- Поэтому только после полудня решились обеспокоенные родные заглянуть к нему. Филиппов лежал на полу возле стола, уставленного химическими и физическими приборами, колбами, ретортами. Все попытки вернуть его к жизни были безуспешны. Вызванный врач, осмотрев тело, затруднился с выводами и записал в медицинском свидетельстве: «Смерть от неизвестной причины».
Зная, что сорокачетырехлетний ученый страдал пороком сердца, и не желая вскрытия, потрясенные горем близкие готовы были смириться с таким заключением. Но оказалось, посмертной судьбой покойного распоряжаются не они.
События развивались стремительно. Неизвестно кем оповещенные, в квартиру нагрянули агенты охранки. Начался лихорадочный обыск, в ходе которого изымалось всё подряд: переписка ученого, документы, записи опытов, приборы, химические реактивы.
1903 год в России – не 1937-й, даже не 1905-й, и такое поведение представителей власти казалось диким, невероятным- Конечно, покойный состоял под надзором полиции, когда-то даже был выслан из Петербурга (пересидел срок высылки в пятидесяти верстах от столицы, в финском курортном городке Териоки). Но за что? За связь с революционерами? Так ведь к кому он был бли-
зок! Не к террористам каким-нибудь, которые стреляют в сановников и швыряют в них бомбы. Всего лишь к марксистам-теоретикам, Плеханову, Ульянову и другим безобидным социал-демократическим эмигрантам и ссыльным. Печатал в своем «Научном обозрении» под псевдонимами их статьи, совершенно невинные, философские, экономические. Только-то и грехов… Откуда же такая полицейская осатанелость? При чем здесь научные записи и приборы покойного? Для чего в качестве эксперта вызван обследовать их полковник из Главного артиллерийского управления?
В охранном отделении царила какая-то необъяснимая паника. Вопреки воле родных тело Филиппова увезли для вскрытия в Мариинскую больницу. Якобы с целью установить подлинную причину смерти. Однако все действия властей были направлены как раз на то, чтобы ее скрыть. Первоначальное заключение полицейского врача «смерть от паралича сердца» отметается. Делается попытка представить случившееся самоубийством. Полковник-артиллерист (специалист отнюдь не по ядам, а по взрывчатым веществам и боеприпасам) весьма неубедительно пытается доказать, что свой последний опыт Филиппов поставил исключительно для того, чтобы получить синильную кислоту и покончить с собой путем «самоотравления». При этом не приводится никаких анализов найденных в лаборатории веществ и совершенно игнорируется тот факт, что на трупе не обнаружено изменений, характерных для действия цианидов.
В конце концов непонятная полицейская свистопляска над телом покойного закончилась, и его возвратили родным. 16 июня состоялись похороны. После церковного обряда, совершенного над гробом убежденного атеиста, на «Литераторских мостках» Волкова кладбища, неподалеку от могил Белинского и Добролюбова, возник новый могильный холмик с простой надписью на кресте: «М.М.Филиппов. Основатель и редактор журнала «Научное обозрение» (1858-1903)». Жизнь скромного труженика русской науки завершилась. И родилась одна из самых удивительных загадок XX столетия.
Сенсация грянула вскоре после похорон, когда либеральная газета «Русские ведомости» опубликовала письмо Филиппова в редакцию, написанное и отправленное им 11 июня 1903 года, в последний день жизни:
«В ранней юности я прочитал у Бокля, что изобретение пороха сделало войны менее кровопролитными. С тех пор меня преследовала мысль о возможности такого изобретения, которое сделало бы войны невозможными. Как это ни удивительно, но на днях мною сделано открытие, которое фактически упразднит войну.
Речь идет об изобретенном мною способе электрической передачи на расстояние волны взрыва, причем, судя по примененному методу, передача эта возможна и на расстоянии в тысячи километров, так что, сделав взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Константинополь. Способ изумительно прост и дешев. Но при таком ведении войны на расстояниях, мною указанных, война фактически становится безумством и должна быть упразднена.
Подробности я опубликую осенью в мемуарах Академии наук. Опыты замедляются необычайной опасностью применяемых веществ, частью весьма взрывчатых, частью крайне ядовитых».
Мой дед писал почти век спустя:
«Даже в эпоху атома, компьютеров, космических полетов текст письма звучит ошеломляюще. Как же оно воспринималось тогда? Я пытаюсь представить себе лето 1903 года. Корпуса заводских цехов, железные дороги, причалы – везде гул, свист, лязг, всё окутано облаками черного угольного дыма и белого пара бесчисленных работающих паровых машин. Новые двигатели – внутреннего сгорания, электрические – только-только завоевывают себе место. Первые автомобили на тонких колесах ненадежны и хлипки. Первые, примитивные искровые радиоаппараты способны передать отрывистые сигналы Морзе на десятки, в лучшем случае – на сотни километров. Чудом военной техники считаются пулемет Максима и трехдюймовая пушка, стреляющая шрапнелью. И еще полгода остается до того декабрьского дня, когда впер-
вые на считаные секунды оторвется от земли полотняный биплан братьев Райт.
Да, в том мире письмо Филиппова не могло не вызвать потрясения у читающей публики. А лучшим подтверждением его правдивости являлось как раз то, что все записи и приборы ученого сгинули в недрах охранного отделения, где с ними проделывали что-то непонятное (у такого ведомства не больно-то спросишь).
Но охранка не в силах была помешать оживленной дискуссии, которая немедленно и началась. Друзья Филиппова рассказали, что первые опыты поставил он еще в Териоки, в годы высылки. Всего провел двенадцать опытов, которые дали ему уверенность в том, что задача разрешена, и собирался осуществить заключительный, три-надцатый(!) лабораторный эксперимент.
Вспоминали и о том, как Филиппов утверждал, что скоро сумеет одним нажатием кнопки взорвать все пороховые склады в радиусе нескольких тысяч километров. Значит, его прибор был направлен только против смертоносных военных запасов, и его нельзя было бы использовать против мирного населения.
Охранка, напряженно следившая за ходом дискуссии, пыталась сбить волну. В контролируемых ею черносотенных газетах появились явно инспирированные статьи, где доказывалась несостоятельность самой идеи изобретения.
И тогда в полемику вмешался Менделеев. Хорошо знавший Филиппова, не раз печатавшийся в его журнале великий химик (славный не только тем, что открыл Периодический закон и установил сорокаградусную крепость водки, но и тем, что создал отечественный бездымный порох) уверенно заявил: «В самой идее Филиппова нет ничего фантастического. Волна взрыва доступна передаче!…»
А время шло, и газетные страсти вокруг изобретения Филиппова стали утихать. Новые, грозные события завладели вниманием, а потом и самой жизнью России. Но куда же оно делось, изобретение? Ведь находилось в руках властей. Почему бы не применить его в начавшейся вскоре Русско-японской войне и не полюбоваться, как
взлетают на воздух от взрыва собственных артиллерийских погребов японские броненосцы?
Немногочисленные историки, писавшие о Филиппове, расходятся во мнениях. Одни полагают, что документальные следы таинственного изобретения погибли в ходе Февральской революции, когда сгорели архивы охранки, подожженные самими ее сотрудниками. Другие считают, что документы и приборы Филиппова, изъятые из его лаборатории, были уничтожены немедленно по личному распоряжению Николая Второго, и даже уверяют, что русский царь тем самым спас человечество. Все сходятся на том, что открытие Филиппова навсегда останется неразгаданной загадкой истории, так же как тайна его смерти…»