Последняя башня Трои

– И когда начинать? – спросил я нелепо. Голова у меня все еще шла кругом.

– Прямо сейчас! – отрезал Беннет. – Или у тебя сегодня выходной? Докладывать будешь лично мне, ежедневно, в любое время суток, по шифрканалу. Если пойдет интересный улов, можешь звонить хоть каждый час.

В бедной моей голове все понемногу начало выстраиваться. И я задал вопрос, пока еще не самый главный:

– Почему докладывать тебе? Ты ведь заведуешь в Службе африканским департаментом. Российскими делами командует Залински.

Он усмехнулся:

– Считай, что меня понизили. Интриги бывают не только у ваших, но и у наших бюрократов.

Тогда я задал следующий вопрос:

– А ты уверен, что я справлюсь? Конечно, я тридцать лет прослужил в полиции, я принимал участие в десятках расследований, но всегда – как эксперт, сидя в лаборатории, за приборами. Самостоятельное расследование я не вел ни разу в жизни.

– Мы знаем, что ты не профессиональный сыщик, – спокойно ответил Беннет. – Но у тебя есть другое бесценное качество: ты – надежный парень. И в наших глазах это перевешивает и твое неумение, – он добродушно улыбнулся, – и даже твою лень.

Я промолчал.

– Вит! – сказал он. – Я хочу, чтобы ты, наконец, понял: это приказ, его надо выполнять!

И тогда я задал главный вопрос:

– Послушай, но мы же не полиция какого-то государства. Мы даже не Интерпол. Мы – спецслужба ООН, всей ООН! Почему это вдруг мы решили заняться таким пустяковым случаем? Или ты считаешь, что тех двоих прихлопнули инопланетяне?

Он даже не улыбнулся:

– Мы получили кое-какие сигналы. Похоже, дело как раз в нашей компетенции. А что касается инопланетян, они здесь ни при чем. К сожалению.

– Почему – к сожалению? – изумился я.

– Мне кажется, – ответил Беннет, – разобраться с инопланетянами было бы легче.

– Хорошо, – сказал я, – раз ты вгоняешь меня в какую-то авантюру, я для начала должен знать все, что вам об этом известно. Рассказывай!

Беннет поморщился:

– Не стоит. Те обрывки сведений, что у нас есть, выглядят полным бредом. И я не хочу тебя заранее на что-то настраивать. Давай ищи. А мы будем сравнивать твою добычу с тем, что уже имеем.

Я попытался возразить, но он повторил:

– Это приказ, Вит! – И спросил озабоченно: – А сколько у тебя денег?

Все мои деньги были на карманном компьютере. Я полез в пиджак, висевший на стуле, вытащил "карманник" и набрал проверку баланса. На экранчике загорелись цифры: 5472/1520, мой капитал в рублях и долларах. На эти деньги я рассчитывал прожить оставшуюся до получки неделю.

– У меня полторы тысячи, – сообщил я.

Беннет кивнул:

– Мы сейчас же переводим тебе на "карманник" пятьдесят тысяч долларов.

– Сколько?! – переспросил я. Цифра показалась мне громадной.

Беннет истолковал мое восклицание по-своему:

– Конечно, немного. Но осторожность не мешает. Деньги на "карманнике" – почти то же, что наличные в старое время. Наши предки говорили: "Когда монеты в карманах звенят при ходьбе, это привлекает ненужное внимание". Тем более, если возникнут недоразумения с вашей русской полицией и она вздумает слегка тебя потрясти, лучше не давать ей повод для лишних вопросов. Отчего с тобой большая сумма, и все такое прочее… Но ты не стесняйся в расходах. Сколько бы ты ни потратил, мы автоматически будем пополнять твой баланс до пятидесяти тысяч. Непрерывно. Ты понял, Вит? А если понадобится сразу истратить больше, тебе стоит только позвонить.

Голографический Беннет исчез, экран компьютера погас, и только на "карманнике" в моих руках светилась надпись: РУБ/ДОЛЛ = 185472/51520, подтверждая, что наш разговор мне не приснился.

Я совершенно не представлял, что мне делать. Ни одной мысли о том, с какой стороны хотя бы подступиться к проблеме, не приходило в голову. Как бы ни подшучивал надо мною Беннет, он все равно преувеличивал мой опыт и мои способности. А я-то знал себе цену. Да, когда-то я участвовал в некоторых расследованиях, но в какой роли? В научно-техническом отделе полицейского управления существует строгая специализация. Я занимался исключительно химическими анализами с целью обнаружения ядовитых веществ, когда следствие подозревало умышленное отравление.

В начале своей службы я, бывало, сам выезжал с оперативной бригадой на место происшествия, чтобы взять пробы для исследований. Мы с нашим полицейским врачом Гошей Завлиным часто спорили над очередным покойником: отравление это или нет, а если отравление, то – несчастный случай или бедняге помогли. Потом меня перестали брать на выезды, пробы отбирали другие и приносили в лабораторию. А в последние годы и такой работы мне почти не доставалось: отравители в России, похоже, перевелись.

Гоша Завлин, который тоже все чаще сидел без дела, в конце концов уволился из полиции и открыл частную травматологическую клинику где-то в Приозерске. Я же никуда уйти не сумел, а на своем месте выдумывать себе занятие так и не научился, за что пользовался заслуженной нелюбовью начальства.

Итак, ни малейшего розыскного опыта я не имел, а надеяться мог только сам на себя. Формально все ведомства на всей территории Росконфедерации (в просторечии – Роскони) обязаны были оказывать мне, представителю Службы ООН, содействие. Но я прекрасно знал, что помогать мне никто не станет.

В чувствах России к Западу приливы чередуются с отливами, и только за последние полвека сменились несколько циклов. Сразу после того, как ушло со сцены Правительство национального возрождения, у нас был прилив симпатий ко всему западному. Этот прилив совпал с Контрацептивной войной, в ходе которой Россия оказалась под крылом Запада и, не воюя сама, избавилась от угрозы с Юга. Потом был отлив: мы сочли, что Запад, победив наших общих врагов, слишком зазнался. Потом – накатил новый прилив, он совпал с включением России в зону генной медицины, когда полученное бессмертие воспринималось как дар Запада и окончательное слияние с ним.

Но теперь, в середине восьмидесятых, как раз была пора очередного отлива, если не самая низшая точка. Я знал: если я предъявлю свои полномочия любому российскому чиновнику или полицейскому, те – самое большее – запросят для проверки базу данных МВД или МИД, убедятся, что перед ними не самозванец, вот и все. Интерполовцу они еще могли бы пособить, но помогать сотруднику ООН, которая давно воспринимается как символ власти Запада над миром, никто не будет. Больше того: своему, русскому, который служит западникам, постараются еще и напакостить. Беннет, как видно, это хорошо представлял, раз опасался недоразумений с российской полицией.

Противное чувство, вызывавшее пустоту в груди и холод в желудке, не оставля ло меня, и это все-таки был страх. Я знал Беннета: он мог производить впечатление болтуна, однако даром не говорил ни единого слова. И если уж он сказал, что тех двоих прикончили, значит, мне предстояло расследовать самое жестокое из всех возможных в бессмертном обществе преступлений – умышленное убийство. Да такое незаурядное, что оно получило международный резонанс и привлекло внимание нашей Службы.

Я не понимал, почему в таком случае к делу не подключили Интерпол, имевший все необходимое – базы данных, связи, агентурные сети. Однако Беннет не пожелал ответить на этот вопрос, молчание Беннета несло не меньший смысл, чем его слова, и, значит, мне суждено было работать в одиночку. А поскольку по уставу нашей Службы мы в отличие от того же Интерпола имели право действовать только открытыми методами, я с первых шагов расследования должен был оказаться на виду у неведомых мне, беспощадных преступников.

До сих пор я не то чтобы не считал себя трусом, но как-то не задумывался над проблемой собственной храбрости. А те ситуации, которые я сейчас припоминал, скорее говорили в мою пользу. Однажды, неудачно приземлившись на своем дельтаплане, я сломал ногу, да так, что от боли потерял сознание. А через месяц – уже летал снова. И хоть моя специальность – органический анализ – как будто не предполагает никакого героизма, в нашей полицейской лаборатории мне приходилось иметь дело с образцами сильнейших нервно-паралитических ядов, настолько убийственных, что невидимая капелька величиной с пылинку, случайно втянутая с дыханием или попавшая на кожу, могла вызвать мгновенную смерть. И я работал с этими жуткими веществами хотя и с необходимой осторожностью, но вполне спокойно. Работал, не испытывая не только страха, но даже волнения, отлично при этом сознавая, что любой разрыв защитной перчатки или неисправность дыхательной маски могут стоить мне жизни.