Последняя башня Трои

– Вы знаете, Вит, у вас азиатский склад лица. Не то чтобы ярко выраженный, но заметный: скулы, разрез глаз… Вы случайно не мусульманин?

– Нет, просто в нас, русских, всяческих кровей намешано. Мой дед по отцу, который меня воспитал, был наполовину еврей, наполовину татарин. Он жил как раз в те времена, когда государство своих подданных сортировало по этническому происхождению, и до старости помнил, к какой категории относится. Так что среди моих предков, конечно, были и мусульмане. Но я их не знал. Все, кого я знал, были русскими. Во всяком случае таковыми себя считали даже тогда, когда это было невыгодно. А что касается веры… Я раньше ходил в церковь только на отпевания кого-то из знакомых. А сейчас и этого почти не бывает.

Беннет промолчал, сосредоточенно вглядываясь в отроги приближавшейся к нам горной цепи. Но я чувствовал, что он слушал меня внимательно и обдумывает мой ответ.

В другом полете он завел со мною и вовсе чудной разговор:

– У тебя невысокий рост, Витали.

– Средний.

– Я имею в виду – для полицейского.

– Да какой я полицейский! Сижу в лаборатории, делаю химические анализы, составляю справки и заключения.

– Все равно я бы на твоем месте подумал. Вытянуться на десять дюймов хлопотно, да тебе и не требуется. А прибавить себе дюйма три – это при нынешней медицине можно сделать быстро и недорого.

– В России любое изменение внешности оформить очень сложно, тем более – работнику полиции. А меня мой рост устраивает.

Он помолчал, казалось, поглощенный управлением вертолетом. Потом рассеянно сказал:

– Конечно, ты и со своим ростом привлекательный мужчина. Тебя, наверное, любят женщины?

– Я бы сказал по-другому: они в меня влюбляются.

– А в чем разница?

– Это значит, они любят меня до тех пор, пока не начинают со мной жить. Тут вся любовь быстро и проходит.

– Сексуальные проблемы? – спросил он. – Или характер? Секс сейчас хорошо излечивают.

– Характер, – ответил я. – Это не излечивается.

– Конфликтность, агрессивность?

– Нет. Просто по складу своему я – бирюк.

– What is biriuk?!

Насколько я понимаю, все решил наш разговор с Беннетом, когда мы с ним, закончив инспекцию в последнем лагере, остались там до утра. Мы вдвоем сидели под звездным небом, за раскладным столиком, освещенным переносной лампой, и пили. (Беннет обожал застолья на свежем воздухе.) Ооновские солдаты – в этом лагере служили японцы – прогуливались вокруг на удалении: чтобы охранять нас, но не мешать нашей беседе.

А подвыпивший Беннет изливал мне свои симпатии:

– Я рад, что познакомился с тобой, Вит! Ты – необыкновенный человек!

– Не преувеличивай. То, что я не побоялся разогнать несчастных стариков, то, что меня не укачивает в вертолете, и то, что я могу выпить бутылку виски и не свалиться, не делает меня необыкновенным.

А Беннет шумел:

– Нет, нет, я еще не встречал таких людей, как ты, честное слово! Я отправлю вашему министру внутренних дел благодарственное письмо от имени ООН. Мы так расхвалим тебя, что ты сразу получишь повышение!

– Повышение! – я засмеялся. – Через полгода мне стукнет шестьдесят пять календарных, и меня выкинут на пенсию.

– Как? – опешил Беннет. – Неужели у вас в России еще действуют ограничения по возрасту?

– В полиции действуют. Говорят, что готовится новый закон, но я его не дождусь. Мой начальник так меня любит, что выбросит на улицу прямо в день рождения.

– Какой негодяй!

– Ну почему. У него свой резон, и по-своему он, наверное, прав. Он считает, что я недостаточно инициативен.

– Кто твой начальник? – с презрением спросил Беннет. – Майор, полковник? Да я, если захочу, могу обратиться прямо к Евстафьеву!

– Ой, только ради Бога не трогай нашего президента, у него и без меня хватает проблем. Нет уж, тут ничего не изменишь, быть мне пенсионером.

– А пенсия? – забеспокоился Беннет. – Пенсия будет хорошая?

– Мой покойный дед в таких случаях говорил: с голоду не помрешь, но бабу не захочешь.

Беннет захохотал, мотая головой, налил мне еще виски и вдруг спросил спокойно и почти трезво:

– Но ты ведь найдешь себе новую работу, да, Вит?

Я пожал плечами:

– Кому в России может понадобиться инженер-химик с таким специфическим опытом, как у меня? Я не знаю ни производства, ни настоящей науки. Думаешь, я раньше не пытался уйти из полиции и куда-то устроиться? Сколько раз пытался! Все без толку.

На эту тему мне совсем не хотелось говорить. Самолюбие не позволяло рассказать Беннету, каких унижений я натерпелся в поисках нового места. Я рассылал десятки своих резюме в самые различные фирмы, частные и государственные, российские и иностранные. Я бился неделями над составлением каждого такого коротенького послания, несчетно переправлял и оценивал каждое слово, каждую запятую, даже размер шрифта, пытаясь предугадать, как они будут восприняты при беглом прочтении тем или иным адресатом. И лишь в единичных случаях эти адресаты вообще снисходили до того, чтобы удостоить меня небрежным отказом. Большинство отвечало презрительным молчанием. Когда же я пытался предложить свои услуги какому-то работодателю, явившись к нему собственной персоной, меня обычно прогоняли с порога.

Я понимал: меня отвергают не только из-за недостатка образования или опыта. Везде сложились свои кланы, и я, одиночка, ни к кому не прибившийся за всю жизнь, теперь, будь хоть трижды бессмертным, просто не мог никуда втиснуться, чтобы заново начать карьеру.

Правда, черную работу, за гроши при желании можно было найти и в восьмидесятые годы XXI века. Но даже в своем отчаянном положении, загнанный в угол, я почему-то все равно надеялся, что сумею этого последнего падения избежать. По сути, надеялся на чудо.

– А чего бы ты хотел? – спросил Беннет. – Какое занятие тебе по душе?

Я задумался:

– Не знаю. Конечно, я размышлял об этом… Только не смейся. Может быть, больше всего я хотел бы устроиться гувернером к какому-нибудь толковому мальчишке. В богатых семьях сейчас модно брать гувернеров. Должно быть, во мне говорят нерастраченные отцовские чувства, со своим-то собственным сыном я давно потерял всякую связь. Я бы всюду ходил с этим мальчишкой, обо всем ему рассказывал… Так было и с моим дедом: у него тоже не сложились отношения с сыном, моим отцом, и он все передавал помимо него, прямо мне.

– Но, Вит! Такой человек, как ты, и в роли гувернера!

– Какой бы я ни был, в гувернеры мне тоже, скорее всего, не устроиться.

– Почему?

– Слишком мало детей. Совсем мало. Когда в России вводили генную профилактику, боялись, что будет перенаселение, хотели даже принять закон об ограничении рождаемости. В стране жили тогда восемьдесят шесть миллионов. А за четверть века, без всяких законов, добавилось только пять с половиной, и это при такой низкой смертности.

– Я понимаю, Вит, понимаю, – сказал Беннет. – Но все равно я тебе пошлю благодарность. И с работой для тебя мы что-нибудь придумаем, вот увидишь!

А несколько месяцев спустя, в ноябре 2084-го, его "что-нибудь придумаем" отозвалось коротенькой заметкой Петроградского информационного агентства, которая появилась в нескольких городских интернет-газетах и даже в одной бумажной – "Невском обозревателе". Эту единственную за всю жизнь газетную заметку о себе я помню наизусть:

"В нашем городе наряду с несколькими другими крупнейшими городами Росконфедерации организуется представительство "Information and Investigation Service UN" – "Службы информации и расследований ООН", своего рода международной разведки, которая действует исключительно открытыми методами в интересах всего мирового сообщества.

Петроградское представительство возглавит Виталий А. Фомин (КВ – 64), один из опытнейших криминалистов России. Он прослужил более тридцати лет в научно-техническом отделе Петроградского полицейского управления, а совсем недавно блестяще зарекомендовал себя во время командировки в лагеря ООН для подопечных жителей африканского континента.