Страница 48 из 51
В этих танцах не было тонкой лирической игры лицом и глазами — для свадебных праздников требовались точность и быстрота движений, изящество поз и игривая улыбка. Анджали плясала самозабвенно, полностью отдаваясь течению музыки. Пляска — это служение. И если вызвалась предстать перед собранием, надо сделать все безупречно, даже если это собрание чандал.
Изгибаясь в поясе, она на носочках пробежала зал и закружилась возле трона Сумукхи. Как в полусне мелькали перед ней невозмутимые лица нагов и подвижные лица нагинь. В то время как змеиные мужчины были ленивы в движениях и проявлении эмоций, змеиные женщины не могли и мгновения просидеть спокойно, то смеялись, то принимались болтать, то выскакивали танцевать против апсар. Танец их был иным, чем танец полубогинь. Не было строгой лаконичности движений, не было выверенных поз. Нагини извивались всем телом, падали на пол, катаясь из стороны в сторону. Это были странные танцы — странные, но полные дикого очарования, страстные, исступленные.
Анджали танцевала дольше всех. Невозможно было понять, понравилось ли ее выступление зрителям — они не выражали восторгов, не бросали в танцовщицу цветы, только глаза нагов блестели, как звезды, ярко и таинственно. Хотя, кто знает — может, их глаза всегда наполнены таким блеском?
В последний шаг, перед тем, как замолчала музыка, с ножного браслета Анджали оторвался серебряный бубенец. Оторвался и покатился по каменному полу, а хозяйка бросилась поднимать. Это вызвало оживление среди нагов, они засмеялись тихо и сдержанно. Бубенец все катился и катился, и Анджали никак не удавалось его схватить. Наконец, он ударился о каменную ступеньку, жалобно звякнул и остался лежать у ног нага, который только что вошел. Анджали не успела остановиться и коснулась ступни нага, подбирая бубенец.
— Простите, господин! — сказала девушка со смехом. — Вы так понравились моему украшению, что мне ничего не оставалось, как припасть к вашим стопам вслед за ним.
Она сложила ладони и смиренно поклонилась, но в ответ на поклон не услышала ни благословения, ни хотя бы равнодушных заверений, что ее прикосновение не осквернило нага. Медленно подняв взгляд, Анджали увидела крепкие стройные ноги, узкие бедра, прикрытые алой тканью, мускулистый торс и крепкие руки — все темное, словно сделанное из черной меди, а на груди нага висела подвеска — глаз Гириши. Анджали уставилась на нее и промешкала уступить дорогу. Наги тихо зароптали, и Мадху, схватив Анджали за руку, оттащила девушку в сторону.
— Ты проявила безрассудную смелость, — зашептала Мадху, когда они оказались за занавеской, в комнате для отдыха. — Осмелиться так вести себя с Трикутованом!..
— С кем? — переспросила Анджали приподнимая занавеску и не спуская глаз с нага, который сел между царей и принял чашку теплого молока у нагини-прислужницы.
— Трикутован — сделанный из трех острых веществ, имбиря, черного перца и кубебы, — пояснила бывшая апсара. — Так мы его называем, потому что он крут нравом. На самом деле, его имя — Танду, он получил великую милость господина Гириши и возлежит на его шее.
— Это — Танду? — Анджали впилась в него взглядом.
— Да, — подтвердила Мадху, — и ему многое позволено, поэтому держись подальше и даже не смотри в его сторону.
Анджали переплела пальцы, пытаясь успокоиться, но сердце помчалось вскачь, неподвластное желаниям хозяйки.
Она нашла его! Змея, возлежащего на шее господина Гириши!
И в том, что на шее наг носил тот же амулет, что и лже-брахман из Джаналоки, Анджали усмотрела знак небес.
У нага Танду было длинное и узкое лицо, смуглое — как у всех змеелюдей. Черные волосы пышной шапкой, прямые широкие брови, черные бездонные глаза, нос с небольшой горбинкой, и… упрямо сжатые губы. Пока Анджали следила за ним, он ни разу не улыбнулся и не засмеялся.
— Но что он сделает со мной? — запротестовала она.
— Проклянет тебя, и станешь второй Мадху, — невесело пошутила бывшая апсара.
— Тогда я просто обязана пойти и извиниться за свою дерзость!
— Эй! Ты слышала, что я только что сказала⁈ — вскинулась Мадху. — Стой! Безумная!
Но легче было остановить дождь.
Подхватив чашу с куркумой, цветами и зажженным светильником для благословения, Анджали пересекла зал и поднялась по ступеням к сане Танду.
Наги замолчали, но Анджали, улыбнувшись, поклонилась и окунула палец в куркуму. Змей Танду понял ее намерения, и темные глаза стали холодными, но это не испугало девушку.
— Милость мира на вас, о великий Танду, — сказала она, нанося ему на лоб тилак, и добавила, понизив голос: — Пусть дороги всех трех миров будут открыты вам, как открыты тайны великого Гириши.
Тихая фраза произвела впечатление. Наг опустил ресницы, и губы его дрогнули в презрительной усмешке.
— Ты говоришь о том, о чем не имеешь понятия, — сказал он, сделал ей знак удалиться и сразу же повернулся к нагини, что сидела рядом, возобновив беседу.
Анджали, постояв немного, села на пятки возле его саны, продолжая держать поднос с цветами. Просидеть ей пришлось долго. Наг сначала не обращал на нее внимания, потом взглянул с неудовольствием раз, другой и третий. Больше он не мог не замечать ее, потому что уже все взгляды в зале были обращены к ним двоим. Анджали продолжала сидеть неподвижно, опустив глаза.
— Что тебе нужно, женщина? — спросил Танду.
— Я жду от вас благословения, о царь нагов, — ответила Анджали.
Он досадливо поморщился:
— Я не царь.
— Тогда тем более вы не осквернитесь, благословив ничтожную танцовщицу, — произнесла Анджали смиренно. — Иначе я вынуждена буду сидеть здесь, у ваших ног, пока не упаду от усталости.
— Подойди, — велел он, и Анджали тут же вскочила и приблизилась с поклоном.
Наг благословил ее, и она отошла с поклоном.
— Что это ты устроила⁈ — шепотом возопила Мадху.
— Не бойся, — успокоила ее Анджали, — теперь-то все хорошо. Он благословил, и не может причинить мне вред.
Мадху только покачала головой, живо напомнив этим наставницу Сахаджанью.
Апсарам предстояло задержаться в Патале на три дня. Впрочем, здесь не было ни дней, ни ночей. Водяные часы отсчитывали время, но невозможно было точно сказать, сколько сейчас — четыре часа пополудни или четыре часа пополуночи, потому что солнце не заглядывало сюда. Но наги не страдали от отсутствия солнца. Мадху рассказала, что при свете солнца наги теряют способность принимать человеческий облик и становятся теми, кто они есть по своей природе — полулюдьми, полузмеями.
Анджали попросила Мадху остаться на ночь в ее комнате — поболтать, посплетничать о празднике, рассказать новости верхнего мира, и Мадху с радостью согласилась.
— Впервые дайвики спустилась в Паталу, — говорила бывшая апсара, выпив вкусного темного вина и став такой разговорчивой, что Анджали можно было только слушать — Мадху болтала за двоих. — Я так счастлива, сестрица! Смотрю на твое лицо — и вспоминаю солнце, ветер, шум рек и свежесть лотосов… — она пустилась в воспоминания, и Анджали незаметно подлила ей еще вина.
Когда бывшая апсара принялась клевать носом, Анджали подсела поближе.
— Столько гостей было на празднике, — сказала она невинно, пощипывая ягоды на виноградной грозди, — все наги живут в этом городе? Они разошлись по домам или заночевали во дворце?
— Что ты, в Патале сотни городов, — ответила Мадху, и взгляд ее затуманился. — Мне известно лишь о трех ярусах, а их здесь — неведомо сколько.
— И где же гости проводят эту ночь? В царском дворце?
— Только самые знатные…
— Как интересно, — Анджали пододвинула к Мадху блюдо с фруктами. — А кто остается? Этот, который Танду — он, наверное, самый знатный? Наверное, и спит в царских покоях?
— Кто⁈ Трикутован⁈ — Мадху прыснула, будто Анджали сказала несусветную глупость. — Да сам господин Гириши будет звать его в царские покои — и не дозовется!
— Почему это? — округлила глаза Анджали.
Ее любопытство только подхлестнуло язычок Мадху.