Страница 38 из 52
Чтобы просто детям посылать? Да, цель хорошая, но, когда результата своих усилий собственными глазами и не видишь, это всего лишь бездушные цифры с нулями на экране твоего телефона. Призрак. Кнопку нажал и нет. А куда оно ушло, зачем?
Да и, честно сказать, так ли моя семья во мне теперь нуждается?
Это раньше я мог запретить Лизе брать деньги от отца. Все, что ему оставалось – класть детям неплохие суммы по праздникам на банковские счета, которые он сам же для них и открыл, чтобы, достигнув совершеннолетия, они сразу могли свою жизнь без оглядки на родителей строить. А вот мы с Лизой…
Как Керефов назвал меня альфонсом тогда, при первой встрече, что я с дочкой его ради денег, так и всё.
Меня переклинило. Ни копейки не надо. Сам справлюсь. Да и в принципе, Тигран Рустамович – не тот человек, который способен уважать мужчину, не обеспечивающего свою семью. Брал бы я, он бы давал молча, а сам и за человека меня не считал. И я, и Лиза это прекрасно понимали.
Но сейчас…Как Киска меня через колено, играючи, поломала с этой квартирой, сразу всё расставив по своим местам. Причем тут твоя гордость, Саш, да? Мы больше не семья…
С одной стороны, хорошо, конечно, что умри я завтра или стань бомжом в одночасье, мои дети по миру не пойдут. С другой…А ради чего теперь жилы рвать, а? Для себя? Да по хер мне – я в палатке проживу…Где она, блять…мотивация???
Ради чего я сейчас вообще живу?
Я устало бреду домой по заснеженным, раскрашенным черными проплешинами весенних прогалин улицам, и ни хрена не нахожу ответа на этот вопрос. Бреду домой, где меня ждет только глухой слеповатый пес, где в детских уже пыль на кроватях, где в спальне до сих пор пахнет Лизкиными духами, но по истечению времени этот неуловимый тонкий аромат стал холодным и колким, словно из могилы. Весь дом – кладбище нашей общей жизни, нашей мечты.
И уже не радует ничего, даже когда выхожу из него. Знакомые раздражают, туристы бесят, работы вытягивает последние жилы, отравляя тоской и унылом однообразием каждого дня. И даже горы…Именно эти мне слишком знакомы. Каждый камень, каждый куст не только давно изучен, но и пропитан какими-то воспоминаниями. Воспоминаниями, связанными с моей разрушенной семьей. И нет уже того звенящего внутри восторга от видимой мощи природы, той чистоты. Всё заляпано, все тоскливо. Достало всё.
Хотя, наверно, просто устал: от пустой холодной постели, от звенящего тишиной дома, от бесконечных мотаний между городами, от загруженности на работе, от неопределенности. Хочется отдохнуть уже, перезапуститься, а то всё по кругу и ни выхода, ни просвета.
Завтра к Лизе в Питер. Завтра будет хорошо. Но это всего три дня…А что потом?
Открываю жалобно скрипнувшую кованую калитку и бреду по гравийной дорожке к дому, пугающему зияющими черными проемами окон. Отряхнув ботинки от налипшего снега, прохожу в дом, включаю свет в прихожей, кидаю ключи на полку. Мертвая вокруг тишина…Даже жутковато. Внутри нарастает беспокойство раньше, чем умом дохожу, что именно не так. Хмурясь, стягиваю куртку с плеч.
- Гор? Фьють! Гор, я дома!
Нет ответа. Безмолвие, не нарушаемое ничем, кроме моего учащающегося дыхания. Где глухой цокот лап по керамограниту, где глухое ворчание плетущегося ко мне, вяло виляющего хвостом, старичка? Где он?!
Волна колючего жара омывает, закладывает уши, пока, так и не сняв ботинки, почти бегу в гостиную, затем на кухню, и только под лестницей в углу у кладовки нахожу его.
- Гор…- голос хрипит и срывается, когда сажусь рядом и трогаю морду.
Теплая, но…уже не живая.
- Гор, эй…ну ты чего…Эй…- такая беспомощность накрывает, пока треплю его за леденеющее ухо, - Вставай, друг…
Но он не может, и я сам сажусь рядом на пол. Перед глазами расплывается всё. Ну пиздец.
- Эх, ты…- тащу его себе на колени, закрываю мутные глаза. Чешу лоб, шкирку, он любил так. Мой старый, добрый, невероятно умный друг.
Внутри такое творится. Хоть вой. И я почти…Все равно тут никто не услышит. Дом вокруг темный, пустой и внезапно совсем чужой.
46. Лиза
46. Лиза
28 марта.
- Привет, папуль!!! - я кидаюсь на шею самому первому важному мужчине в моей жизни, рискуя потревожить его больную спину. Вспоминаю, что у него межпозвоночная грыжа была диагностирована недавно только, когда уже бессовестно повисаю на его смуглой шее, а мама рядом грозит мне пальцем, улыбаясь.
- Ой, пап, извини, забыла! - отступаю и целую в бородатые щеки, втягивая носом тяжелый мужской запах его парфюма с пряными восточными нотками, как и он сам.
- Я здоров! - хмурится недовольно отец и переходит к внукам, пока я кидаюсь в мамины теплые объятия - Привет, принцесса моя! Как на мать похожа, а! Лев, да ты выше меня что ли? Чем ты его кормишь, Елизавета?!
- Это тоже гены, пап, я не причем, - намекаю на Левкиного немаленького родителя и крепко прижимаюсь к маминому плечу.
Дышу нежностью, спокойствием и весенними цветами. Аромат, задевающий что-то глубинное в моей душе, дарящий чувство дома. Я обнимаю мамины хрупкие плечи крепче, чувствуя, как она гладит меня по волосам, шепча "привет, родная", и мне на секунду так жаль, что сейчас придется расстаться с ними.
Мои родители встречают нас с мелкими на Московском вокзале, чтобы просто перехватить детей, а я возьму такси и поеду в Пулково. Сашкин самолет прилетает через полтора часа.
- Идите ко мне, мои птенчики! - мама отпускает меня и кидается обнимать моих детей, - Совсем нас забыли, хоть бы приезжали почаще!
- Мам, я приеду их забирать и могу у вас погостить, можно? - решаю внезапно.
- Нет, нельзя, - театрально хмурится отец, - Могла бы и на совсем приехать. Что тебе эта Москва? Кто за детьми смотрит? Одна там совсем. Твой дом, где семья твоя, Лиза. Или мы уже не семья?
- Тигран, давай не на вокзале, - шипит на него мама, улыбаясь, а я закатываю глаза, вспоминая, почему я выбрала именно Москву.
С годами отец становится только ворчливей, а это очень сложно выносить, когда тебе и самой лет через пять будет сорок. Тем более, что методы борьбы с этим явлением у меня до сих пор подростковые, и приходится играть в капризную папину дочку.
- Папулечка, не злись, - обнимаю его талию, запрокидывая голову и смотря в упор в его черные пронзительные глаза, - Так получилось. Я на неделю приеду, хорошо?
Папа недовольно хмурит черные брови, так контрастирующие с его густо посеребренными волосами.
- Лиса, - ворчит, - Хорошо, что уж. Я же не указ тебе. Перед фактом ставишь. Давай хоть на неделю... Так, как четверть закончили, банда? Есть за что хвалить?
- Да! - дети наперебой начинают отчитываться перед дедом, пока его водитель подхватывает наш багаж.
Я в обнимку иду с мамой за ними. Мы слегка отстаем в вокзальной толчее, почти теряя детей с отцом из виду.
- Дочь, все хорошо? - спрашивает мама, мягко улыбаясь и внимательно меня разглядывая.
И я четко понимаю, что спрашивает в основном о Сашке.
- Да... - запинаюсь, прислушиваясь к себе.
- Да, - повторяю твердо, - Уже нормально...
- Я так хотела приехать, но по телефонным разговорам поняла, что ты не горишь желанием видеть меня.
- У меня был сложный период...- не отрицаю ее догадку, потому что она верная.
- Еще бы... Но ты отлично выглядишь, - она обнимает мою талию крепче, пока мы обходим группу детей со спортивными сумками, - Даже цветешь.
- Спасибо.
- Может заедете с Сашей к нам? Мы только завтра ведь улетаем.
- Нет, мам, не в этот раз, - качаю головой и выразительно киваю на впереди идущего отца, - Папа решит, что мы помирились, а это не так.
- А как, если ты с ним вдвоем отдыхать собралась? - с иронией выгибает бровь мать.
Показательно молчу. Вздыхает и понимающе смеется.
- Ладно, ясно. Действительно, еще не время тогда. Отец такого не поймет, ты права.