Первый шпион Америки

— Чем он занимается?

— Он обучает рукопашному бою молодых красноармейцев. Получает паек, распевает революционные песни. Какая мощная энергия заключена в стихии и лозунгах новой власти. Не надоело Пулу трын-деть о свободе?

Рейли стоял рядом и слышал весь разговор. Он подозрительно посмотрел на Маршана, бросил предупредительный взгляд на Ксенофона и отошел в сторону. Маршан был прав в одном: и Гренар, и Вер-темон, выступившие после Пула, довольно скучно повторяли друг друга, твердя о необходимости объединения усилий для борьбы с большевиками и о том, что настает решающий час. Они говорили обо всем, но только не об усопшем Мэдрине Саммерсе, и Маршан быстро раскусил этот трюк Пула и возмутился еще больше. Но совещание уже распалось на маленькие группки, а виски быстро развязало языки. И Маршан мог слышать, как Гренар с Пулом и Вертемоном уже открыто обсуждали успех саботажа и диверсий на железных дорогах и подкупе советских чиновников.

— Это твоя затея организовать это совещание? — спросил Рейли.

— Пул рвется встать у руля, — усмехнулся Ксенофон.

— Узнаю хватку старого волка, — усмехнулся Рейли. — А этот журналист смахивает на доносчика. Расскажи-ка мне о нем.

— Давно работает в России. В 1910 году брал интервью у Льва Толстого, в 1912-м издал во Франции книгу «Главные проблемы внутренней политики в России», до войны считался главным экспертом по этой стране. В 1915-м пошел добровольцем на русский фронт, симпатизирует Ленину, свои корреспонденции пересылает Пуанкаре, который внимательно их читает. Поэтому Гренар и Всртсмон не могут с ним не считаться. Он хороший малый и неплохой аналитик.

— И все равно он мне не нравится. Чутье меня не обманывает, — резюмировал Рейли. — Я тихо исчезну не прощаясь, потому что слушать все эти речи нет сил.

К ним подошел Анри Вертемон. Каламатиано познакомил его с Рейли, принес им виски.

— Весьма наслышан о вас! — сказал Вертемон Рейли.

— А я о вас! — вежливо улыбнулся Рейли.

— Тут молва донесла, что вы и Локкарт активно общаетесь с полковником Берзиным, командиром латышского полка? — спросил Вертемон.

Рейли сделал недоуменное лицо, точно не понимая, о чем спрашивает француз.

— Я не прошу, чтобы вы отвечали утвердительно на этот вопрос, — улыбнулся Вертемон. — Но поскольку мы вырабатываем сегодня некий общесоюзнический статус, что я считаю своевременным, хочу вас предупредить, что Берзин был замечен в коридорах ВЧК с неким Яковом Шмидхеном, подпоручиком того полка, он же Янис Буйкис. Последний всегда был довольно устойчивым сотрудником нынешнего режима. Но теперь в полку не служит. Не правда ли, любопытная метаморфоза?.. — Вертемон вытащил папиросы и закурил. Невысокого роста, с острыми, пронзительными глазами, он производил впечатление умного собеседника. — Спрашивается: где он служит? Никто не знает. Да и Берзина бы не поставили командиром кремлевского полка, если б в нем были замечены колебания. Хотя сама идея просто великолепна, примите мои поздравления!

Вертемон протянул Рейли руку, и Сид пожал ее. Однако от Каламатиано не ускользнуло, как побледнел Рейли, то и дело трогая кончик своего носа, что свидетельствовало о сильном волнении. Ведь он на сто процентов был уверен в искренности намерений Берзина и его помощника.

Они еще немного поговорили о положении большевиков в Москве. Вертемон даже высказал предположение, что если события будут развиваться так, как сейчас, то режим Ленина продержится до зимы, а в январе — феврале случится то, что произошло в семнадцатом году при Николае Романове: весь народ выйдет на улицы и потребует отставки Ленина.

— Я только думаю, что Ленин поступит совсем иначе, чем Николай Александрович, — заметил Каламатиано.

— В этом вы правы, — согласился Вертемон.

Едва завершилось совещание — весьма удачно, как заметил Девитт Пул, — Каламатиано помчался домой к Синицыну в Милюгинский переулок, дом четыре. Он уже вошел в подъезд, поднялся на один лестничный пролет и вдруг вспомнил наказ подполковника: если шторы в окне расположены веером, то все нормально; если висят прямыми полосами, то входить нельзя. Несмотря на все события, происшедшие накануне, Ксенофон Дмитриевич вышел на улицу и взглянул на окно: шторы висели прямыми полосами, значит, в дом входить было нельзя. Но Синицын мог специально распустить их, ибо вряд ли вообще хотел видеть Ксенофона Дмитриевича. Он в нерешительности остановился перед окнами. За спиной послышался шорох. Каламатиано оглянулся, и чья-то фигура резко метнулась в подворотню. Это мог быть и очередной филер ВЧК или Воен контроля.

Прошло десять минут. Шторы все так же висели, а он стоял перед окнами, не решаясь войти. Точно великое табу было наложено на вход прямыми полосами темно-зеленых штор.

Истекло еще десять минут Приближался вечер, но света в окнах подполковника не зажигали. Возможно, его и не было дома и он теперь опять рвется к Аглае. Эта мысль так взволновала Каламатиано, что он, несмотря на всю опасность, решил подняться к Синицыным. Он уже двинулся к подъезду, когда оттуда послышались громкие мужские голоса, и по отрывистому командному тону реплик Ксенофон Дмитриевич тотчас сообразил, что заходить в дом не надо. Он резко развернулся и не торопясь пошел назад.

— Спокойней, спокойней! Не дергайся! — послышался за спиной властный голос. — А то быстро пулю в затылок схлопочешь!

Он перешел улицу и двинулся к Сретенке. Постепенно голоса стихли, послышался шум мотора, Каламатиано замедлил шаг и оглянулся. Трос чекистов в кожаных куртках стояли на тротуаре, а между ними в шинели без головного убора стоял Синицын и не отрываясь смотрел на Ксенофона Дмитриевича. Он смотрел беззлобно, даже с затаенной грустью, как смотрят на нечто недосягаемое, вершинное. Подъехала машина, Синицына втолкнули туда, захлопнулась дверца, и его увезли. А Каламатиано так ничего и не узнал о Пете.

Он ворвался к своей двоюродной сестре Дагмаре, зная, что Рейли остановился у нее, но его дома не оказалось. Увидев бледное и нервное лицо Кссно-фона, Мара, как звал ее брат, сообщила, что Сид у Карахана, там какие-то сложности. Каламатиано оставил адрес Аглаи и попросил, как только Сид вернется, пусть обязательно навестит его.

— Что это за адрес? — не поняла Мара.

— Не важно, — ответил Ксенофон и смущенно улыбнулся. — Я же не спрашиваю тебя, какие у вас отношения с Сидом. Извини, как-нибудь потом поговорим.

Перед уходом из консульства он договорился с Пулом, что сможет уехать в Самару лишь через пять дней. Нужно было привезти жену с сыном с дачи, отправить их домой, в Америку, и лишь тогда он сможет уехать сам.

— А как ты смотришь на то, чтобы вообще перевести консульство в Самару? — спросил Пул. — Там формируется сейчас правительство, и после того, как все завершится, мы вместе с ним и переедем обратно в Москву. Как считаешь?

— Мысль интересная, — согласился Ксенофон Дмитриевич. — Я вообще хочу проехать по Сибири, потому что там сейчас затеваются интересные дела и надо быть в курсе.

— О’кей! Тогда переговори в Самаре по поводу помещения для консульства!

Подходя к дому Аглаи, Каламатиано несколько раз менял маршрут, проверяя, нет ли за ним слежки. Но все было чисто. «Странно, — подумал он, — кто же тогда следил за мной у дома Синицына? Наверное, кто-то из чекистов, следивших за подходами к дому».

Аля спала, когда он вернулся. Он вскипятил чайник, выпил кофе, раздумывая, как ему поступить: завтра надо вывозить семью, а потом уезжать самому: выдержит ли Аля, оставшись одна в Москве. Кое-какие деньги и даже продукты он ей оставит, а дальше и его судьба неясна.

Рейли пришел в семь утра. От Карахана он вернулся после двух часов ночи. Каламатиано попросил его связаться с Петерсом и осторожно узнать, в чем обвиняют подполковника Синицына и знает ли Петерс что-нибудь о Петре Лесневском. Сид взглянул на Аглаю Николаевну, которая присутствовала при этом разговоре, и загадочно улыбнулся.

— Я несколько часов назад простился с Петерсом, — со значением сообщил он, желая произвести впечатление на Аглаю. Сид очень плохо переносил, когда хорошенькая женщина расточала знаки внимания другому, а не ему. Это задевало его самолюбие.