Первый шпион Америки

— Ты здесь отдохнешь, — принося из прихожей коробку с продуктами, проговорил Петерс. — Как твой англичанин?

— Яков! — сотворив умоляющий взгляд, улыбнулась Мура. — Но я еще и женщина. Давай о делах поговорим завтра.

— Хорошо, не буду. Нов последнем донесении он говорил о каком-то заговоре, у нас все взбудоражены, мы не можем сидеть и ждать у моря погоды. А теперь он сменил шифр и способ отправки материалов. У меня нет людей, чтобы следить за всеми его курьерами, помощниками, за вашей кухаркой, в конце концов, к сестре которой он питает, видите ли, нежные чувства. — Петерс нарочно упомянул имя цыганки Марии Николаевны, доводившейся родственницей их кухарке, чьи песни любил слушать Роберт, чтобы вызвать ревнивую нотку в чувствах Муры, но она никак не отреагировала на эту фразу, разбирая коробку с продуктами.

— Ты с ума сошел, Яша! Даже икра! Ты что, ограбил банк? Это же стоит, наверное, уйму денег! Но я давно не пила шампанское и все тебе прошаю! Давай открывай, и устроим пир горой!

Петерс сходил на кухню, принес тарелки, вазочки, нож и стал открывать консервы.

— Извини, я все же спрошу относительно Локкарта, — выдержав паузу, снова спросил Петерс. — Ты ничего не замечала за ним в последнее время: может быть, он был как-то особенно подавлен, мрачен…

— Да, был подавлен, мрачен и совсем не в себе, — пробуя паштет и приходя в игривое состояние духа, ответила Мура. — Как вкусно! Вот ответьте теперь вы мне! Ну кому понадобилось запрещать паштеты в России?

— Их никто не запрещал, Мария Игнатьевна, — улыбнулся Петерс. — Просто сообщение с Францией, откуда мы получали эти замечательные деликатесы, затруднено войной и некоторыми другими обстоятельствами. Но я думаю, все восстановится, вот увидишь.

— Боюсь, слишком много придется восстанавливать, милый Яков, — усмехнулась Мура. — И елисеевские булочки, и стерляжьи расстегаи, и блины с икрой, и копченые окорока, потому что все это уже почти исчезло из магазинов. Ты, я так понимаю, даже белого хлеба не смог привезти?

— Да, но завтра привезу. Временные трудности естественны в период всякой революции, когда общество переходит на новые рельсы, — доставая из шкафа хрустальные бокалы и рюмки, пояснил Яков Христофорович. — Зато мы построим совсем другое, самое лучшее государство в мире! И там будет все, о чем только мечтали самые светлые умы человечества!

— А завтра нельзя его построить?.. Ну чтобы я проснулась, а за окном чистенькие крестьянки разносят по домам молоко, сливки, сметану, а крестьяне — в плетеных корзинах речную рыбу, раков, освежеванных зайцев и куропаток, грибы, ягоды, ведь все это было раньше. Нельзя хотя это вернуть назад? Зачем разрушать то, что было приятным и полезным для тех и других?

— Крестьяне теперь пойдут совсем другим путем. Кончилось их время услуживания господам!

— Почему услуживай и е? Кто-то умеет ловить рыбу, взбивать масло и сметану, кто-то учить детей, а другие добывать секретные шифры. — Мура усмехнулась.

Они помолчали. Мура съела тонкий ломтик ветчины.

— Даже вкус у окорока не тот… Ну хорошо, а нельзя твое лучшее в мире государство построить завтра?

— Нет, завтра нельзя, — вздохнув, с грустью сказал Петерс.

— Жаль.

Мура села за стол. Яков Христофорович открыл шампанское и наполнил бокалы.

— Я рад, Мария Игнатьевна, что вы, то есть ты… приняла мое предложение и приехала сюда… — Петерс с нежностью посмотрел на Муру. — Я и мечтать не смел о том, что буду иметь такое наслаждение вот так смотреть на тебя! Я больше ничего не буду говорить, чтобы, не сглазить! За тебя!

Они чокнулись и выпили. Мура сделала Яше бутерброд с паштетом.

— Спасибо.

— Спасибо тебе за этот вечер, — улыбнулась Мура.

— Скажи, а ты не знаешь такого человека: Ксенофон Каламатиано? — спросил Петерс.

— Яша, ты же обещал — никаких разговоров о деле! — обиделась гостья.

— Больше не буду, честное слово, но скажи, ты знаешь? Для меня это очень важно.

— Знаю, — кивнула Мура. — Очаровательный человек, милый, интеллигентный, я ему даже симпатизирую.

— А как ты его оцениваешь в качестве профессионала?

— Что ты имеешь в виду?

— Как разведчика?

— Он работает на разведку?

Петерс кивнул. Мура усмехнулась.

— Забавно. Вот уж никогда бы не подумала.

— Это и есть профессионализм, Мария Игнатьевна.

Мура не отозвалась. Сделала себе и Петерсу по бутерброду с паштетом.

— Завтра я белого хлеба привезу, — произнес он, предупреждая замечание Муры, что с черняшкой вкус у паштета совсем другой. — Царскую семью расстреляли в Екатеринбурге, — помолчав, сообщил Петерс. — По решению облсовста.

У Муры кусок застрял в горле. Она закашлялась до слез и долго не могла прийти в себя.

— Зачем? — с мольбой в голосе спросила она.

— Колчак подходит к городу. Безвыходная ситуация. Тут я Ленина понимаю.

— Налей мне коньяка, — попросила Мура.

26

Голодный паек, на который новая власть обрекла все население, к концу лета, несмотря на огороды и отсутствие засухи, становился все ощутимее в городах. У Ленина был выбор: либо восстановить существовавший прежде рынок, либо прибегнуть к принудительным мерам. Под давлением Ильича, которого пугала буржуазная стихия рынка, новое правительство выбрало второй путь. Ловкие экономисты быстренько подсчитали, что путем революционного изымания излишков они к концу лета соберут 144 миллиона пудов зерна. Ленина эта цифра воодушевила. 11 июня был издан декрет о комбедах, которые должны были составлять списки богатеев и заниматься распределением их излишков, создана Продовольственная армия, в которой под ружьем к концу июля находилось 12 тысяч бойцов, а к концу 18-го уже 80 тысяч. Они врывались в дома, указанные в комбсдовских списках, забирали последнее, а тех, кто оказывал сопротивление, расстреливали на месте. Но, даже несмотря на эти грабительские меры, было собрано всего лишь 13 миллионов пудов зерна. А сколько хозяйств было растоптано и уничтожено?!

К концу лета Москва не запаслась не только хлебом, но и топливом. Каламатиано доносил в Госдепартамент: «Каждый час продления жизни Советской власти в геометрической прогрессии укорачивает жизнь каждого из подданных бывшей Российской империи. Но Россия не Древний Рим, который не занимал и четверти Европы. Разрушение русской империи сегодня может привести к гибели не только русской нации, но и других малых народов, обитающих на одной шестой части суши, это разрушение затронет судьбы Азии и Европы. Поэтому вопрос об интервенции и укрощении большевистского кровавого серпа и молота — вопрос развития всей мировой цивилизации. Ибо без России ее продвижение резко замедлится».

31 июля, на следующий же день после теракта, совершенного левыми эсерами Борисом Донским и Ириной Каховской, — убийства на Украине ее наместника, германского генерал-фельдмаршала Германа фон Эйхгорна, Каламатиано первым сообщает об этом послу Френсису в Архангельск. После устранения Мирбаха это второй крупный террористический акт против немцев. И, комментируя его, Каламатиано вновь указывает, что силы, борющиеся против немцев и большевиков, есть, «надо только успеть вовремя им помочь».

— И хорошо бы, не откладывая, собрать наши разрозненные силы иностранных миссий и разведок в один кулак, — убеждал Пула Каламатиано. — Вертемон, Гренар, Лавернь, Дюкс, Локкарт, Кро-ми, Рейли, я, Хилл, Паскаль — мы все действуем порознь, у каждого свои контакты, свои связи с подпольными организациями. Поверьте, их разобьют точно так же, как «Союз защиты родины и свободы» Савинкова, который, действуя без общей поддержки, проиграл антисоветские мятежи в Москве и Ярославле. Необходимо собрать все силы, я могу съездить в Самару и договориться с чехословаками, которые начнут наступление на Москву, а мы здесь обезглавим большевистскую верхушку. И режим падет, как карточный домик!